Читать онлайн книгу "Разбойник Чуркин. Том 1"

Разбойник Чуркин. Том 1
Николай Иванович Пастухов


В 1882–85 годах в газете «Московский листок» начинают опубликоваться главы из романа Н.И. Пастухова «Разбойник Чуркин. Народное сказание». Объединив традиционный для фольклора и лубочной литературы сюжет о «благородном» разбойнике и репортерски точные описания недавних событий (использовано подлинное следственное дело грабителя В. Чуркина), автор «сделал из этого вполне заурядного преступника народного героя». Притягательный для низового читателя образ главного героя, с которым не могут справиться власти, подробное описание экстраординарных событий (грабежи, кровавые убийства и т. п.), простота стиля повествования обеспечили роману (а также газете) небывалую популярность. Подробные описания кровавых подвигов разбойников соседствовали с откровенным рассказом о следственных действиях. Откровенная тупость, наглость и взяточничество полицейских чиновников ни для кого не были секретом, но наконец это дошло и до высшего руководства страны и Пастухов под страхом закрытия газеты был вынужден скоропостижно умертвить своего героя. В наши дни этот основательно подзабытый народный герой обретает вторую жизнь. Отдельные тома похождений продаются в бумажном варианте от 2000 до 80 тысяч рублей. Читайте все 6 томов похождений Василия Чуркина в наших электронных изданиях по цене 144 руб за 1 том.





Разбойник Чуркин

Народное сказание от «Старого Знакомого» (Н. И. Пастухова) в пяти частях с дополнением





От издательства. Робин Гуд Ногинского разлива


© Л.И. Моргун. Литобработка, редактирование текста, примечания. 2018.

© ООО «Остеон-Групп», 2018


* * *


Поэт в России – больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
Кому уюта нет, покоя нет.

    Евг. Евтушенко

Эта история произошла не так давно, каких-то полтораста лет тому назад – минута в историческом масштабе. На Диком Западе в эти годы вовсю орудовал знаменитый Джесси Джеймс, промышляли Буч Кэссиди и Санденс Кид, трясли чужие карманы Чёрный Барт и Мыльный Смит. Однако, что мы всё о Западе? А как вёл себя отечественный криминалитет в это тревожное, неспокойное время, когда весь цивилизованный мир только-только отошёл от Крымской войны и стремительно приближался к Франко-Прусской? Ростов-папа и Одесса-мама тогда еще не образовали из себя сладкую криминальную парочку, и весь отечественный преступный мир сосредоточился в основном в двух русских столицах, причём лидировала Москва и ближнее Подмосковье. Именно там простой Богородский парень Вася Чуркин занялся своей преступной деятельностью и сколотил шайку отморозков, которые наводили ужас на подмосковные городки и посёлки. Причём, надо отдать ему должное – Чуркин не ограничился вульгарным гоп-стопом, а активно занимался фальшивомонетничеством, изобрёл такой прочно прижившийся у нас вид преступлений, как рэкет. Благотворительностью он не занимался, но активно облегчал капиталы зажиточной части крестьян: мироедов, кабатчиков и ростовщиков. Назвать его, правда, этаким «Робин Гудом» язык не поворачивается – Вася был мужик прижимистый, максимум на что могли рассчитывать деревенские мужички, с которыми он водил кампанию – разве что на ведро водки выкатит (сам он, кстати сказать, почти не пил, от чего и продержался на свободе относительно долго). Но на его стороне было и девственное, практически младенческое состояние отечественного уголовного сыска. Проявляя чудеса изобретательности и маккиавеллиевского коварства на ниве борьбы с инакомыслием, отечественный уголовный розыск 2-й половины XIX века демонстрировал миру свою почти полную беспомощность перед лицом вульгарных бандитов.

Будем самокритичны – в те годы герой Конан-Дойла ещё не изобрел дедуктивный метод, Ломброзо не осчастливил человечество классификацией преступных типов, а метод Бертильона пребывал во младенчестве. Поэтому следствие велось по-старинке. Не вооружённые научными достижениями сыщики того времени работали кто во что горазд – в те годы не изобрели ещё даже дактилоскопии! Оставалось надеяться на свидетельские показания и «царицу доказательств» – признание самого преступника!

Надо понимать и психологию русского крестьянина, который без году неделя как освободился от крепостной зависимости и не совсем понимал как это – быть свободным человеком? Благоразумие подсказывало, что на всякий случай надо слушаться вышестоящего начальства, а таковым в его глазах представал любой чиновничий или полицейский чин, да и местные крестьянские вожаки-старосты. Крестьян сгоняли на облавы, ловить вооруженных бандитов, не дав им самого элементарного вооружения, зачастую даже без всякого инструктажа. Им противостояли отпетые бандюганы без чести и совести. Кровожадность тогдашних бандитов отчасти можно было понять – только свидетель способен был припереть разбойника к стене, поэтому свидетелей преступлений, как правило, в живых не оставляли.

Сознавая несоразмерность сил своей маленькой уголовной армии в сравнении с полицейско-правовым аппаратом всей Российской империи, Василий Чуркин в считанные годы превратил свою шайку в самую настоящую ОПГ со своей полицией, агентурой, конспиративными квартирами и логистическим аппаратом. Однако силы оказались неравны; в итоге Чуркин и его команда были пойманы и получили долгую и постоянную прописку в Сибири, на Сахалине и в прочих каторжных уделах, на которые так щедра было Российская пенитенциарная система. Тем не менее память о нём не угасла. Во-первых российские СМИ того времени уделяли подвигам чуркинской шайки самое пристальное внимание. Когда же она оказалась разгромленной, за дело взялись историографы. Первым из них стал Николай Пастухов. Откопав в полицейских архивах многие тома протоколов и допросов, он сваял эпопею из пяти томов, которые вышли массовыми тиражами. Затем за дело взялись эпигоны. И в мир явился жанр боевика – классом ниже детектива, но отнюдь не менее увлекательный.

Николай Иванович Пастухов (1831–1911) родился в мещанской семье в городе Гжатске Смоленской губернии. Его родители были небогаты, и он не имел возможности получить хорошее образование. С детства будущий «основатель мелкой московской прессы», как называли его впоследствии, пристрастился к чтению, писал стихи. В юности его образование было ограничено умением читать и считать. Рано оставив учёбу, Пастухов сменил множество профессий: торговал в собственной лавке, служил на московском почтамте, выступал фокусником во время праздничных народных гуляний. Работал он и разъездным контролёром и поверенным по винным откупам.

В 1860-е гг. Пастухов начал писать корреспонденции в «Русские ведомости» и «Современные известия», а также для «Петербургского листка» – первого «малого» издания России, редактором которого был АА.Соколов. Здесь он публиковал «Письма из Москвы», имевшие большой успех. Его заметки любопытны, точны, кратки. За ним прочно закрепилось имя «первого репортера в Москве», а вскоре и «короля репортажа».

В 25-летнем возрасте Пастухов уехал в Москву, где, скопив денег, открыл пивную лавку на Арбатской площади. К числу завсегдатаев заведения относились будущий адвокат Фёдор Плевако и его однокурсники. Их разговоры стали основой для самообразования Пастухова: он начал читать те книги, что обсуждали студенты, и писать заметки для «Современных известий» и «Петербургского листка» (там они печатались под рубрикой «Письма из Москвы»). Кстати Плевако же и подсказал Пастухову идею о собственной газете, а затем и вошёл впоследствии в число её постоянных авторов. В мае 1881 года Пастухов обратился к министру внутренних дел Николаю Игнатьеву с просьбой разрешить выпуск ежедневной газеты «Московский листок». Заручившись согласием и получив от знакомого купца «стартовый капитал», Пастухов открыл редакционную контору на Софийской набережной.

В 1881 г. Н.И.Пастухов начал выпускать собственную газету «Московский листок». Он первым из русских газетчиков стал ориентироваться на максимально широкий круг читателей – в основном малообеспеченных. Чтобы привлечь эту аудиторию, он даже печатал газету на самой дешёвой бумаге, пригодной для изготовления самокруток.

Газета, изначально рассчитанная на малоимущие слои, оказалась жизнеспособной, а сам Пастухов, как отмечалось спустя годы в его некрологе, был признан основателем жанра репортажа в российской журналистике. Несмотря на то, что фельетоны и беллетристика, публиковавшиеся в «Московском листке», вызывали недовольство в рядах интеллигенции, тиражи росли. В 1882 году Пастухов смог на личные средства построить типографию. К концу жизни он входил в число московских миллионеров.



«Это – яркая, можно сказать, неповторимая фигура своего времени: – скажет про него позже Владимир Гиляровский, – безграмотный редактор на фоне безграмотных читателей, понявших и полюбивших этого человека, умевшего говорить на их языке».


Став редактором «Московского листка», Пастухов начал дважды в неделю печатать на её страницах собственный роман в четырёх книгах «Разбойник Чуркин». Вместо фамилии он ставил подпись «Старый знакомый», но, по заверению Гиляровского, вся Москва знала, кто скрывается под этим псевдонимом.

С начала публикаций романа тираж газеты удвоился и затем продолжал расти. Первые три части книги «Разбойник Чуркин. Народное сказание» вышли в Москве в 1883 г., затем роман был продолжен и издан в Петербурге, в 1884 г., в пяти частях.[1 - Егорова Н. С. «Газета “Московский листок” в контексте периодической печати России (последняя треть XIX – первая четверть XX вв.)»]

Основной персонаж романа по мере развития сюжета всё больше приобретал черты народного героя. Несмотря на огромную популярность романа среди читателей, во многих газетах появились критические отзывы, авторы которых указывали, что описание похождений Чуркина развращает читателей, учит воровать и грабить. Это стало причиной недовольства генерал-губернатора Владимира Долгорукова, который вызвал автора и потребовал немедленно «удавить или утопить» Чуркина, пригрозив в случае неисполнения закрыть газету. В следующем номере деяниям разбойника пришёл конец[2 - По материалам Википедии.].

Что может сказать на это нынешний переиздатель книжки, давно пережившей свой век. Если бы это был и в самом деле настолько обветшалый и архаичный литматериал, вряд ли эта книга до сегодняшнего дня стоила бы таких сумасшедших денег – загляните в поисковик Яндекса – трёхтомник «Разбойника Чуркина» стоит по 1800–2000 рублей, и это нынешнее, современное издание, а оригиналы доходят до 8000-20000 руб за томик. В чём же состоит притягательная сила этой книги? Мне кажется, в том, что она очень просто и бесхитростно написана. В ней нет ни роковых злодеев, ни душераздирающих страстей, ни потусторонних видений, ни аристократических тайн, ни мистики, ни придворных интриг. А что же есть? Есть простой и повседневный быт наших простых русских людей, есть их пьянство и невежество. А ещё есть повальное хамство и воровство властей предержащих, всех этих исправников, становых, урядников, не брезгающих ни барской радужной соточкой, ни крестьянским трояком. И всё это описано до такой степени точно, верно и убедительно, что становится даже странным, как автору позволили книжное переиздание газетных фельетонов. Сдаётся мне, не сразу и позволили, поскольку для того, чтобы пристойно закончить дело пришлось еще добивать историю повестью Алексея Михайловича Пазухина, которой мы также завершим наше издание.

В итоге «народное сказание о Чуркине» вылилось в эпический роман из 5 томов в 1700 страниц. В чём же состоял секрет успеха этого бесхитростного народного романа-фельетона? В правдивом отражении жизни и прекрасном знании существующих реалий. И именно такая книга оказалась для властей предержащих страшнее обличительных романов новомодных тогда Толстого и Достоевского. Впрочем, на Руси исстари так повелось – ведь недаром сказано, что «поэт в России больше чем поэт»…




Часть первая














Глава 1


Москвичи, вероятно, слышали о знаменитом разбойнике Василии Чуркине, в своё время наводившем панический страх своими смелыми набегами, разбоями и грабежами на жителей Богородского уезда[3 - Богородский уезд – административная единица в составе Московской губернии. Центр – город Богородск. Территория уезда включала современные Ногинский, Павлово-Посадский, Щёлковский районы, восточные части гор. округа Балашиха, сев. часть Орехово-Зуева, г.о. Королёв и Ивантеевка, значительную часть Орехово-Зуевского, части Пушкинского и Раменского р-нов Подмосковья. В 1929 г. уезд был упразднён, г. Богородск был переименован в г. Ногинск.] и соседних с ними уездов губерний Владимирской, Рязанской и других. Он – уроженец подмосковной деревни Барской, Богородского уезда, брюнет, выше среднего роста, платного телосложения, широкоплечий, быстрый и смелый в своих движениях, как тигр. Под командой такого-то человека была целая шайка головорезов, бежавших с каторги. Разгуливая по Богородскому уезду, Чуркин имел свою полицию, состоящую из пастухов Зубцовского уезда и некоторых крестьян, с которыми он водил хлеб-соль. Вот о нем-то я и хочу поведать читателям и рассказать о его замечательных похождениях.

С молодых лет. разбойник этот начал заниматься сбытом фальшивых кредитных билетов и кражами; три раза он бегал из-под стражи и наконец по решению Владимирского окружного суда, как нам помнится, в 1873 году, был заключён в арестантские роты. Но недолго он погостил там: однажды выбрал удобный случай и бежал оттуда.

Вся полиция Владимирской и Московской губернии была поставлена на ноги для розысков этого атлета. Да и как было его не разыскивать! Кроме преступлений, совершенных им во Владимирской губернии, он находился под следствием у одного судебного следователя Москвы за сбыт фальшивых денег и-за составление разбойничьих шаек. Следователь Богородского уезда разыскивал его по обвинению в краже двух коров и лошадей у крестьянина деревни Антоновой и в убийстве сельского старосты деревни Ляховой Петра Кирова.

Во время розысков разбойника, до полиции доходили слухи, что его видели то в той, то в другой деревне, но схватить не могли или же боялись. Однажды становой пристав 1-го стана[4 - Стан – полицейско-административный округ из нескольких волостей. (Прим. ред.).] Богородского уезда, как-то случайно, в августе месяце того же года, приехал на Фаустовскую станцию Рязанской железной дороги и, войдя в зал, заметил у буфета знакомую ему фигуру человека, который как будто старался быть не узнанным им. Становой не раз видал Чуркина и потому сейчас же узнал его в личности, стоящей у буфета. Ударив разбойника по плечу, становой громко сказал:

– Здорово, – Чуркин!

– Здравия желаем, – отвечал тот, сняв с головы картуз и низко кланяясь ему.

– Как ты сюда попал, любезный? Мы тебя давно уж ищем!

– Ну, вот, берите теперь, если я вам нужен.

– Попался, брат, извини, теперь уж не улизнёшь!

– Быть по вашему, не теперь, так после убегу, – отвечал разбойник, глотая стакан водки.

Около буфета сгруппировалась толпа любопытных, с какою-то жадностью вглядывавшихся в лицо смелого разбойника, который теперь стоял перед нею, как лист перед травой, поглядывая на всех волком. Он понял, что сопротивляться было невозможно, и беспрекословно отдался в руки становому. Наряжён был усиленный конвой сотских и крестьян, вооружённых дубинами, достали где-то кандалы, сковали Чуркина по рукам и по ногам и отправили в г. Богородск, где судебный следователь распорядился посадить его в местную тюрьму.

– В общую прикажете? – спросили у следователя.

– Нет, зачем же! Ему нужно оказать почёт, посадите его в одиночную камеру.

– Покорно благодарю, ваше благородие, за такое ко мне внимание, – сказал Чуркин и отправился на казённую квартиру.

– Никого не пускать к нему на свидание! – приказал затем следователь полицейским.

– А если родные пожелают с ним повидаться?

– Никого не допускать! – повторил следователь.

Опустив на грудь голову, шёл Чуркин по направлению к тюрьме. В голове его роились мысли о том, каким бы это образом, находясь в одиночной камере, перекинуться несколькими словами с арестантами и узнать, каков у них смотритель тюрьмы. С этими мыслями он и вошёл в место своего нового жительства.

Сидит Чуркин в тюрьме день, сидит неделю, и никак не изловчится повидаться со своими соседями-арестантами. Тогда он прикинулся ягнёнком, сошёлся с тюремщиками, и благодаря их ходатайству его выпустили в коридор.

Арестанты знали Чуркина и, как своего атамана, встретили с необычайным уважением; увидав в числе их знакомого ему арестанта, Балабасова, он мигнул другим. чтобы они отошли в сторонку, что те и сделали. Балабасов был известный вор; рука его ни разу не дрогнула перед своей жертвою, хотя бы пришлось пролить её кровь. Чуркин хорошо это знал, а потому и вступил с ним в беседу.

– А что, каков у вас смотритель? – спросил Чуркин.

– Ничего, барин хороший.

– Приношения принимает?

– Да, не отказывается.

– Вот это-то мне и нужно было знать. Только правду ли ты говоришь, как бы дела-то не испортить?

– Верно; что мне тебя обманывать, – отвечал Балабасов.

– А можно отсюда жене грамотку послать?

– Я думаю, можно – через тюремщика.

– Если смотрителю дать какой-нибудь подарок, дозволит он или нет мне с женой увидеться?

– Дозволит: к другим допускает, мы видим.

– Что ж ему подарить?

– Сукна немецкого на сюртук, да рубликов пять денег, и будет на первый раз.

– Ну, а бумажкой и карандашом можно у вас разжиться?

– Есть, сейчас доставлю, – тихо сказал Балабасов и скрылся в общую камеру.

Получив бумагу и карандаш, разбойник отправился в свою камеру, написал записку жене по известному адресу, на один из городских постоялых дворов, передал её Балабасову, а тот упросил тюремщика доставить весточку по назначению.

На другой день, утром, хитрая молоденькая жена Чуркина вошла в квартиру смотрителя тюрьмы; тот вышел к ней и, увидав в руках её узелок, спросил:

– Ты что, голубушка, скажешь?

– К вам, ваше благородие, с прошением пришла, – сказала та.

– О чем такое?

– Муж мой в остроге сидит, повидаться с ним желала бы.

– Кто твой муж?

– Василий Чуркин.

– Разбойник-то этот! Нет, допустить не могу.

– Будь отец родной, хоть один разок дозволь его видеть. Какой он разбойник? Напраслину на него только взводят, – потряхивая узелком, кланялась ему в пояс баба.

– Что это ты к нему в свёртке-то несёшь?

– Это не к нему, родимый, а тебе подарочек принесла, – подавая ему узелок, вкрадчивым голосом заговорила хитрая женщина.

Смотритель взял у ней узелок, отправился с ним в другую комнату, развернул его и, увидав в нем аршина три чёрного сукна и пятирублевую бумажку, почесал за ухом, постоял немножко и, возвратившись к челобитчице, сказал:

– Приходи завтра, увидишься с ним.

Через несколько минут Чуркин уже знал о благоприятном исходе задуманного им дела и всё поглядывал, не войдёт ли в коридор его жена. Но пришедший затем смотритель Жданов сказал ему:

– Твоя жена просит у меня позволения повидаться с тобой.

– Не откажите, ваше благородие, мне надо с ней о домашних делах переговорить, да распоряжения кое-какие дать, – кланяясь, упрашивал Чуркин смотрителя.

– Хорошо, я велел ей приходить завтра.

– Покорнейше вас благодарю, – отвечал разбойник из-за решётки.

Прошла ночь, в продолжении которой Чуркин обдумывал свои планы к побегу. «Подпилить решетку, – думал он, – хотя и можно, но спуститься из верхнего этажа на тюремный двор – рискованно. Надо придумать что-нибудь другое, попроще, благо, смотритель податлив». С такими мыслями он уснул на заре. Вскоре его разбудил тюремщик, сказавший, что к нему пришла его жена.

Чуркин быстро поднялся со своей койки, подошел к дверям и через маленькое отверстие переговорил с женою. Тюремщик в это время стоял в отдалении.

– Ты скажи брату моему, чтобы он вместе с тобою побывал у меня, – говорил разбойник своей жене.

– Пустят ли его?

– Попроси смотрителя.

– Хорошо, – сказала баба и ушла.

Брат Чуркина был тоже первостепенным мошенником и состоял под его командою, как главный головорез, готовый на всякие преступления.

С этого дня, жена Чуркина пользовалась всевозможным снисхождением смотрителя; навещала его по праздничным дням, дарила ему деньги, а затем уже допускалась по будням к мужу, да не к решётке, а прямо в камеру. Тюремщики, стоявшие на часах, заметив частое посещение ею острога, останавливали её и спрашивали:

– Ты к кому?

– Я к смотрителю в гости, – отвечала она.

Под таким предлогом она ходила более недели. Однажды она наскочила на сметливого солдатика, который не хотел её пропустить, но хитрая женщина и тут нашлась что сказать.

– Я кухарка смотрителя, – объявила она тюремщику.

– Врёшь, я сейчас справлюсь…

Доложили смотрителю; он велел её пропустить, и с тех пор она в тюрьме сделалась известной и, под видом кухарки начальника тюрьмы, носила всё, что только было можно, и никто её не останавливал.

Чуркин сошёлся со смотрителем, как говорится, «по душам»: кушанье для него приготовлялось на кухне смотрителя и подавалось ему отдельно от прочих арестантов; смотритель сам носил полюбившемуся ему разбойнику водку, вместе с ним пил, словом, они сделались неразрывными друзьями. Арестанты смотрели на их дружбу, сначала как на обыкновенное явление благодаря взяткам, а потом стали приставать к смотрителю, требуя, чтобы он и им давал водки.

– Этого не полагается, – отвечал он им.

– Как не полагается? Отчего же Чуркину можно? – кричали они.

Смотритель всё-таки отклонял разным образом их требования, но однажды, войдя в камеру Чуркина, сказал ему:

– Каковы мошенники, узнали, что я тебе водку доставляю!

– Кто это такие?

– Арестанты. «Даёшь, – говорят, – ему, так и нам дай водочки-то».

– Нет, этого не делайте; я хотел вам сказать, чтобы вы ко мне перестали ходить, а то донесут – и всё будет потеряно.

– А на счёт водки как же быть?

– Пришлите мне верёвочку подлиннее, я буду спускать её в форточку окна, а как вы привяжите к ней посудину, я её к себе и подтяну.

Смотритель согласился на такое предложение, и с этого дня, в камеру разбойника ходить перестал, а водку передавал ему самолично через форточку.

Однажды жена Чуркина вошла в тюрьму с громадным узлом. Надзиратель тюрьмы, бессрочно отпускной рядовой Платонов, встретил её в воротах и проводил в квартиру смотрителя. На возвратном пути, находившийся в карауле за старшего унтер-офицер уездной команды Кутаисов остановил Платонова и спросил:

– Что это за женщина, которую ты провожал?

– Это кухарка смотрителя, – ответил тот.

Через несколько минут, жена Чуркина вышла из тюрьмы, но уже без узла. Кутаисов проводил её глазами, думая: «Что-то здесь неладно», но только этим и закончил своё подозрение.

Дружба смотрителя с Чуркиным продолжалась до тех пор, пока последний удовлетворял его подарками и деньгами. 27 ноября, к Чуркину пришла его жена с братом разбойника; смотритель узнал об этом и, войдя в коридор тюрьмы и увидав их троих разговаривающими, накинулся на брата Чуркина и стал его выгонять из тюрьмы вместе с сестрою. Те начали было ему возражать; тогда смотритель, разгорячившись, начал бить бабу, затеи нанёс несколько ударов кулаком по шее брату Чуркина, выпроваживая его вон из тюрьмы. Чуркин всё это время сидел в камере и, узнав в чем дедо, крикнул смотрителю:

– Что вы дерётесь? Ведь деньги берёте; так поступать стыдно!

Смотритель обругал Чуркина, выпроводил пришедших к нему жену и брата, а следом за ними вышел и сам.

Так рушилась дружба между смотрителем и арестантом Чуркиным.

Всё, что происходило в тюрьме, донесено было высшему начальству, которое и назначило следствие. Сам смотритель Жданов, не желая давать никаких объяснений, скрылся неизвестно куда; исправление его должности было поручено полицейскому надзирателю Окше Хайцемовскому.

9-го декабря, арестант Гаврилов, занимавшийся разноской еды по секретным камерам, по уходе посетителей, бывших у арестантов, отправился собирать посуду из-под кушанья. Подойдя к камерам и не найдя при них надзирателя Галюзу, который имел при себе ключи от казематов, Гаврилов пошёл его отыскивать; застав Галюзу обедающим в особой комнатке, он велел ему отпереть камеру для того, будто бы, чтобы собрать посуду.

Тот исполнил требование. Гаврилов, войдя в камеру Чуркина, окликнул его, но ответа не последовало.

– Где же арестант? – крикнул он Галюзе, стоявшему в коридоре.

– Дрыхнет, должно быть, – отвечал тот, не входя в камеру.

Гаврилов подошёл к койке арестанта; на ней действительно, как показалось ему, лежал арестант, накрывшись с головой полушубком, из-под которого виднелся сапог.

– Эй, ты, вставай! Вишь, с каких пор завалился! – сказал Гаврилов, взявшись за торчавший из-под полушубка сапог, который так и остался в руке его.

Гаврилов поднял тревогу; встрепенулся весь караул тюрьмы. В камеру Чуркина собралось всё начальство и увидало, что на постели, вместо арестанта, лежал свёрнутый матрас, накрытый полушубком.

По городу и по уезду в погоню за Чуркиным были командированы полицейские служители; начальник воинской команды, со своей стороны, послал с тою же целью нижних чинов; даже пожарная команда занялась розысками разбойника. В уезд были отправлены нарочные с приказом задержать Чуркина. Словом, поднялась такая суматоха, что весь город был в страшной тревоге. Жители усилили за своими домами наблюдение, опасаясь, как бы Чуркин не наделал какой-нибудь беды. В самой же тюрьме произошёл бунт.




Глава 2


Власти г. Богородска не знали, куда броситься. Надо было им, и ловить бежавшего разбойника, и унимать взбунтовавшихся в остроге арестантов. Исправника в городе не было: он ездил на фабрику Кондрашова для осмотра заготовленной там для рабочих не совсем-то хорошей солонины. Несколько посланных являлись в квартиру начальника уезда, но возвращались с ответом: «нет, ещё не приезжали».

Но вот с одного конца Богородска послышался звон колокольчика; он все ближе и ближе раздавался в ушах горожан, и наконец небольшой тарантасик остановился перед крыльцом домика, в котором жил исправник. Едва лишь он успел войти в переднюю своей квартиры и снять шинель, как позади него раздался голос прибежавшего из тюрьмы солдатика:

– Ваше высокородие, у нас в замке неблагополучно!

– Что такое случилось? – спросил озадаченный исправник.

– Чуркин бежал, и арестанты бунтуют. Пожалуйте!

Исправник снова накинул на себя шинель и, не поздоровавшись даже с семейством, сбежал по лестнице, вышел на улицу, сел в свой тарантасик, который кучер не успел ещё задвинуть на двор, и поехал в тюремный замок. Дорогою ему на встречу попался его помощник; лошади на минуту были остановлены; тот, как кошка, вскочил в тарантас и кое-как передал о случившемся исправнику.

В тот момент, когда исправник входил в здание камер, навстречу к нему бежало несколько арестантов с неистовыми криками. Это были Балабасов, Деев, Михайлов и Самохин.

– Стой, куда вы! – крикнул на них исправник.

– Нас бьют, ваше благородие! – впопыхах отвечали они.

– Кто бьёт?

– Все бьют; видите, нас окровянили.

– Команда сюда! – раздался голос исправника.

Караул явиться не замедлил и стал в ружьё.

– Что вы делаете? – грозно прикрикнул исправник на наступающих арестантов, – за что вы их бьёте?

– Стоют они того, ваше благородие, – отвечали те.

– Успокойтесь и расскажите, в чем дело?

– Чуркин убежал, а они были помощниками в его побеге.

– Ну, хорошо, ступайте по местам, я во всём разберусь.

– Слушаем, ваше благородие, – сказали они и успокоились.

Исправник собрал всех надзирателей и тюремщиков около себя и спросил у них:

– Как мог убежать Чуркин? Что он решётку, что ли, подпилил или выломал?

– Никак нет, из-под замка, скрылся, – отвечали они.

– Что ж, он сквозь пол, что ли, провалился?

– Нет, пол в сохранности.

– Значит, его выпустили?

– Не могём знать; ушёл и платье своё оставил.

– Голый, что ли, он убежал?

– Кто его знает?

– Галюза, что ж ты молчишь? У тебя от его камеры ключи были?

– Точно так, у меня, – сказал тот.

– Камера заперта была?

– Да, заперта.

– Ваше благородие, он переоделся в женское платье и вышел из тюрьмы, вместе с посетителями, никем не замеченным, – послышался голос из толпы арестантов.

– Поди сюда, кто говорит!

Ответа не было; все молчали, и вперёд никто из арестантов не выдвигался. Никому из них не было охоты быть прямым доносчиком, из опасения побоев от своих собратьев.

– Где же он платье-то достал?

– Оно давно было принесено и сохранялось в квартире бывшего смотрителя, – снова послышался голос из толпы арестантов.

– Галюза, ты во всем виноват! – горячился исправник.

– Нет, я тут не при чем.

– Всех под суд отдам! – кричал исправник, шагая взад и вперёд по коридору.

В таких расспросах прошло не менее часа, и наконец было выведено заключение, что Чуркин бежал при помощи тюремной стражи, из числа которой многие были отданы под суд.

Вскоре после побега Чуркина из Владимирских арестантских рот, бежали оттуда же ещё четыре арестанта: это были: Александр Вощин, Сергей Пегов, Иван Сергеев и Константин Новиков; они были соучастники в злодеяниях Чуркина. Первые двое из них были вскоре пойманы в Покровском уезде, а Сергеев и Новиков пропали бесследно.

Розыски Чуркина не имели никакого успеха. Так прошла осень и зима. В мае 1874 года, в Богородском уезде, начали происходить кражи и грабежи. Это были деяния Чуркина и его шайки. До сведения полиции стали доходить слухи, что к шайке этого разбойника присоединились бежавшие из Владимирских арестантских рот головорезы – Сергеев и Новиков.

Для устранения набегов и грабежей на селения и охраны дорог, начальство распорядилось устроить в некоторых местах Теренинской и Запонорской волостей пикеты, поставив на каждый из них по три человека; наблюдение за этими пикетами поручено было волостным старшинам и становым приставам первого и второго стана.

Чуркин, с своей стороны, успел распространить по деревням свой устный циркуляр, заключающийся в том, что если кто из крестьян будет его преследовать или вознамерится взять живым, то будет убит его приверженцами, а деревня, из которой окажутся такие люди, будет выжжена; не пощадить обещал он и тех, которые осмелятся сказать кому-либо о его местопребывании.

Крестьяне, в виду таких угроз, зная характер разбойника, поставлены были в безвыходное положение и, дорожа собою, а также своим достоянием, скрывали все следы его пребывания. Чуркин находил возможность рассылать фабрикантам и зажиточным крестьянам письма за своей подписью, с требованием, чтобы они доставляли ему в указанный срок и место деньги, что те втихомолку всегда и исполняли. Таким образом, Чуркин никогда не имел нужды в деньгах; он являлся со своею шайкою в селения, кутил вместе с крестьянами, но вместе с тем был всегда осторожным. Тайная полиция его, состоящая из пастухов, доносила ему обо всех движениях сотских, становых приставов и даже самого исправника; в г. Богородске у него были также агенты – ими были содержатели постоялых дворов. Один из становых приставов[5 - Станово?й при?став – полицейское должностное лицо в Российской империи, возглавляющее стан – полицейско-административный округ из нескольких волостей. Должность учреждена в 1837 г.], как говорили многие, был в близких отношениях с самим Чуркиным: разбойник под охраною своих молодцов навещал станового по ночам и приносил ему, как он сам выражался, – оброк.

Чтобы узнать, не даром ли становой пристав берёт с него деньги, Чуркин решился лично побывать в канцелярии московского гражданского губернатора для проверки действий станового. Однажды он, одевшись в приличный костюм русского покроя, отправился в Москву и войдя в упомянутую канцелярию, обратился к курьеру-солдатику с вопросом:

– Послушай, любезный, можно видеть кого-нибудь из ваших набольших?

– А по какому делу? – спросил тот.

– По очень важному и не терпящему отлагательства.

– Можно.

– Так поди, доложи ему.

Доложили. Чуркина позвали на квартиру к чиновнику, живущему в смежности с канцелярией.

– Что тебе надо? – спросил его чиновник.

– К вам, по очень важному делу, – ответил разбойник.

– Говори, в чем дело.

– Я могу передать вам мой секрет только наедине, без свидетелей, – сказал ему таинственный гость.

Чиновник отпустил солдата и повёл разбойника в свою комнату. Войдя в неё. посетитель стал в грозную позу и сказал:

– Вы ищите Чуркина, хотите, я его вам поймаю?

– Сделай одолжение, за это получишь хорошую награду, – смутившись, произнёс чиновник, пристально вглядываясь в атлета.

Произошла пауза. Чуркин уставил на, чиновника свои чёрные, быстрые глаза, как бы стараясь прочесть в лице стоявшего перед ним представителя закона, что он думает. Чиновник же, в свою очередь, подумал: «Если этот человек не сам Чуркин, то непременно один из его шайки». Мысли чиновника не ускользнули от разбойника. Чтобы не даться живым в руки, он опустил правую руку в карман и взялся за находившиеся в нем револьвер.

– Садитесь, пожалуйста, – начал чиновник, – мы поговорим о том, где и как укажете вы нам Чуркина.

– О, это дело пустое, я знаю все его притоны, – развязно отвечал душегуб.

Долго они беседовали, не подавая никакого вида о том, что таилось у них в мыслях. Чиновник был внимателен и любезен к своему собеседнику: тот, со своей стороны, старался также быть любезным. Наконец, чиновник, под предлогом приказания подать им чаю, вышел из комнаты.

– Эх, сударь, знаю, за каким ты чаем отправился, – сказал себе Чуркин. – Всё, что ты думаешь, я знаю наперёд! – и с этими словами, он, как кошка, выскочив из комнаты, скрылся в противоположные двери на губернаторский двор, вышел на улицу – и был таков.

Чиновник вышел из комнаты в полной надежде арестовать незнакомца, для чего пригласил с собою нескольких курьеров и сторожей, но, возвратясь в комнату, никого уже в ней не нашёл.

– Удрал, каналья, – поняв в чем дело, сказал он, оглядывая свою квартирку.

Курьеры и сторожа, кинулись было вдогонку за неизвестным, но уже поздно, – его и след простыл.

– Упустили мы ястреба, ваше превосходительство, – докладывает на другой день правитель канцелярии губернатору.

– Какого ястреба? – спросил тот.

– Чуркина. Вчера сам лично в канцелярию являлся.

– Так почему же его не задержали?

Правитель канцелярии рассказал всю суть дела. Губернатор, выслушав его, развёл руками и сказал:

– Ну, я этого от него не ожидал!

Между тем розыски разбойника по Богородскому уезду шли своим порядком; ежедневно к исправнику доходили рапорты становых, что Чуркина сегодня видели там, завтра в другом месте, но поймать не поймали: Чуркин разгуливал по уезду, как у себя дома, являясь там, где его вовсе не ожидали.

Однажды вечером, – это было 20 мая. – из лесу по дороге в село Запонорье[6 - Запонорье – деревня в Орехово-Зуевском р-не Московской области. Входит в состав сельского поселения Давыдовское. Расположена на реке Понорь. Население – 134 чел. (2010). Впервые упоминается в 1587 году.], вышли три человека, вооружённые двустволками; на опушке села они закурили коротенькие трубочки, и, напевая какую-то песенку, достигли упомянутого села и скрылись в усадьбе местного священника. Тут они изловили работника батюшки, который в испуге упал пред ними на колени и умолял отпустить его на покаяние и не убивать.

– Молчи, дурова голова, да слушай, что тебе приказывать будем, – сказал ему Чуркин, поднимая его на ноги.

– Василий Васильевич. будь отец родной, не губи…. У меня жена и детки есть.

– Сказано, не тронем: только слушай команды, – произнес тихо разбойник.

– Приказывай, за тебя в огонь и в воду готов.

– Ступай к батюшке и скажи ему, чтобы он выслал мне четвертную бумажку, да скажи ему, что бы он никому о том не благовестил, а то сожгу.

– Слушаю, сейчас ответ принесу.

– Смотри, с пустыми руками не возвращайся…. Я здесь подожду.

Батюшка в это время отдыхал на постели; услыхав шаги своего работника, окликнул его и спросил:

– Что тебе, Степан?

– Батюшка, встаньте, Чуркин у нас на огороде.

– Что ему нужно? – спросил оторопевший священник.

– Денег у вас просит.

– Каких денег? – ничего не понимая, буркнул батюшка.

– Четвертную бумажку требует: без неё, говорит, лучше не возвращайся, а то сожгу, говорит.

Священник растерялся окончательно: имя Чуркина навело на него панический страх. Слово разбойника «сожгу» окончательно отуманило его; он начал рыться в комодике, достал из него несколько рублёвых кредиток, передал их работнику для подачки Чуркину и сказал ему:

– Ступай, отдай ему эти последние мои деньги и попроси его, чтобы он оставил меня в покое.

Работник вышел.

Чуркин встретил его с улыбочкой, потрепал по плечу и спросил:

– Ну что, принёс?

– Вот, возьми себе; батюшка сказал, что у него больше денег нет.

Чуркин пересчитали» кредитки; их оказалось одиннадцать рублей и, укладывая бумажки в карман, произнёс:

– И за это благодарствую.

– Не взыщи, только и было.

Разбойник вручил работнику за труды двугривенный и, прощаясь с ним, напомнил ему, чтобы он, под страхом смерти, не рассказывал никому о его посещении села Запонорья.

«Ну, слава Богу, гроза прошла», – подумал Степан, осеняя себя крёстным знамением. Долго он глядел вслед разбойникам, удаляющимся, от села по той же дороге, по которой они пришли.

Через несколько дней, до исправника[7 - Исправник – глава полиции в уезде в Российской империи, подчиненный губернатору. Должность эта была учреждена Екатериной II и до упразднения в 1862 г. земских судов была выборной от дворянства.] дошли слухи, что Чуркин был в Запонорье; кто распустил о том весточку, догадаться было невозможно. Чтобы проверить народную молву, исправник приехал к батюшке, но тот на все вопросы отвечал одно: «знать не знаю и ведать не ведаю». Работник батюшки вторил тоже самое.

– Да вы чего же боитесь сказать, если это была правда? – допытывался у них исправник.

– Нечего говорить, ваше высокоблагородие.

– Люди же толкуют о том?

– Пусть их, что хотят, то и рассказывают, а мы ничего не знаем и Чуркина не видали.

Исправник пожал плечами, сел в свой тарантасик и уехал, по направлению к деревне Ляховой, в которой и остановился, в доме зажиточной крестьянки Елены Щедриной.

– Ну, что у вас новенького? – спросил он у хозяйки дома.

– Что, батюшка, в страхе живём, изо дня в день напасти ждём, – отвечала та.

– Будет вам пугаться.

– Как не путаться, Чуркин одолевает.

– Что ж, разве он был у вас?

– Сам-то не был, а присылал за деньгами.

– Кого присылал?

– Домну Иванову присылал, вот жену-то дяди Трофима, что на краю у нас живет, денег всё просит.

– Ну, что ж ты и отсыпала?

– Двадцать пять рублей отдала, «а то, говорит, сожжёт или ограбит».

– Сам-то он бывает у Трофима?

– Да, сударик ты мой, у него и живёт.

Получив такие сведения, исправник уехал из Ляхова и сделал распоряжение следить за появлением Чуркина в упомянутой деревне.

С тем вместе, старшинам Запонорской и Теренинской волостей был отдан приказ собрать к 27 маю двести человек крестьян, для облавы на Чуркина.




Глава 3


Следствие о побеге Чуркина шло своим порядком. Выли преданы суду скрывшийся смотритель тюрьмы, Жданов, которого долго нигде не могли отыскать, и надзиратель острога, Галюза, который, как выяснилось, способствовал Чуркину переодеться в женское платье. Последний хотя и не сознался во взводимом на него обвинении, но и не представил против него никаких положительных доводов в своё оправдание. Была также отыскана жена Чуркина, которая показала, что смотритель острога, Жданов, впускал её в замок, под видом своей кухарки, брал с неё за то деньги и принял от неё, в первое её посещение, в подарок пять аршин сукна.

Но пока оставим следствие в стороне и перенесёмся в уезд, где происходили приготовления к поимке разбойника и его шайки.

Сборы эти были нелёгкие: сотские и десятские, в течении нескольких дней сновали по селениям, разнося приказы деревенским старостам, чтобы они были готовы с известным числом своих односельчан и по первому приказу явились бы туда, куда им велят.

Поверка распоряжений исправника была поручена волостным старшинам[8 - Волостной старшина – выборное старшее должностное лицо волости, административной единицы крестьянского самоуправления в Российской империи. Волостной старшина избирался волостным сходом, на срок не более трёх лет.], которые, между прочим, должны были побывать накануне сборного дня или рано утром 27 мая, в каждом селении их волости, для того, чтобы знать, готовы ли люди к походу на Чуркина или нет, а если готовы, то велеть им никуда не отлучаться.

В пять часов утра 27 мая, волостной старшина приехал в деревню Юркино и, к удивлению своему, узнал, что жители того селения о сборе в поход ничего и не знали.

– Позвать сюда рассыльного! – сказал он бывшим с ним сотским.

Рассыльный явился.

– Ты передал приказ старосте этой деревни, Власову?

– Нет, не передавал, – ответил тот.

– А почему?

– Не застал его дома.

– Куда же он девался?

– Он часов в 12 ночи, ещё до моего прихода, куда-то ушёл из дому.

Вызвали жену старосты и спросили у неё, не знает ли она чего о муже.

– Ушёл оброки сбирать, – отвечала она.

– Куда?

– Не знаю; ему, вишь, сам исправник приказал.

– Как же ты не знаешь, куда он ушёл?

– Говорил, кажись, что в деревню Демихову пойдёт, а точно не знаю, может, и не туда.

– При ком это он тебе говорил?

– При дяде Афанасье.

Явился и Афанасий Федотов и объяснил старшине, что Власов, действительно, сказывал, что пойдёт, по приказу исправника, собирать оброки в деревню Демихову.

Волостной старшина хорошо знал, что исправник не мог дать такого распоряжения Власову, так как он в сказанное время даже не был в Теренинской волости. У старосты явилось прямое подозрение, что Власов должен быть хорошо знаком с Чуркиным и непременно ушел к нему, дабы сообщить ему о готовящейся на него облаве.

Подождал старшина часика два прихода Власова, но, конечно, последний не являлся; народ высыпал на улицу и получил от старшины приказ, сейчас же собираться в дорогу, вооружившись кто чем мог. Через полчаса рать эта, вооружённая дубинами и вилами, была готова к походу и, под предводительством старшины, двинулась по дороге к деревне Глебовой, где и остановилась, дожидаясь от исправника новых инструкций.

Солнце стояло уже высоко; было не менее девяти часов утра, когда в деревню Глебову приехал Юркинский староста Власов; увидав его старшина спросил:

– Где ты был?

– В деревню Демихову за оброками ходил, – отвечал староста.

– Ночью-то?

– Да, спозаранку пошёл, чтобы дома мужиков застать, – опустив голову, говорил Власов.

– Врёшь ты все; Чуркина, знать, навещал!

Власов злобно поглядел на волостного старшину, хотел было что-то сказать, но удержался.

Выли наведены справки о том, был ли в известное время Юркинский староста в Демихове. Оказалось, что его там никто не видал, а встретили его бабы в это утро на дороге, около леса. Власов же между тем этого не признавал. Так и было донесено исправнику, который заключил из всего этого, что Юркинекий староста состоит в сношениях с Чуркиным. Да и не один он водил с разбойником дружбу: было много таких старост; все они были привлечены к следствию, и некоторые пошли за то в места, «не столь отдаленные».

Вскоре к Теренинскому волостному старшине, дожидавшемуся распоряжений исправника в деревне Глебовой, прибыл жандарм, который и привёз ему приказ, собрать 200 человек крестьян и соединиться с волостным старшиною Запонорской волости и затем уже вместе с ним двинуться в те места, где, по слухам, имел своё местопребывание разбойник.

Не медля ни мало, старшина снялся с лагеря с своим войском и, переходя от деревни к деревне, забирал в них мужичков. Шел он с ними сам тоже пешком, имея по правую сторону жандарма, вооруженного револьвером и шашкою. Мужички шли в беспорядке, вытянувшись длинной вереницей по дороге и переговаривались между собою.

– А что, Прохор Степанович, если мы наткнёмся на Чуркина, беда! – говорил молодой парень пожилому высокому крестьянину из деревни Юркиной.

– Какая беда, ничего, – отвечал тот.

– Как ничего? Брать, небось, его надо будет.

– Жизнь-то тебе, знать, надоела; так саданёт, что кишки из животов повыскочат.

– Один-то он с нами не справится.

– Так тебе он один и будет! С ним, небось, брат его Степан, да ещё найдутся другие; у него, брат, шалишь, целая шайка под командой.

– Что ж делать-то, когда на них наткнёмся?

– Бежать – одно слово.

Рассуждая таким образом, войско Теренинского волостного старшины шагало через поля и леса, в надежде изловить страшного разбойника.

Пройдя-вёрст шесть или семь, старшина соединился с отрядом Запонорской волости, состоявший также не менее, чем из 200 человек, при участии другого жандарма, Буланова.

По соединении двух отрядов, им был дан отдых, но непродолжительный. С этого пункта Запонорский старшина послал свою команду через лес, к деревне Ляховой, а Теренинский старшина направился с своей дружиной по противоположной сторони леса, тоже к деревне Ляховой, откуда оба они разошлись в разные стороны.

Проходя лесом, отряды рассыпались в нем, как муравьи; перекликались одни с другими, окидывали глазами густые верхушки елей и сосен; в селениях же расспрашивали у мужичков, не был ли у них в гостях Чуркин, но получали везде отрицательные ответы. У подозреваемых жителей обыскивали дома, чердаки, клети и сараи, но никого нигде не находили.

Исправник, в свою очередь, собрал в Новинской волости более двухсот человек и, вкупе со становым приставом первого стана, прихватив с собою жандарма Горячаго и волостного старшину той волости, отправился тоже на поиски по оврагам, лесам и селениям.

По всем местам, где проходили эти три отряда деревенской рати, шёл какой-то гул, а между тем никаких следов Чуркина и его шайки нигде не оказалось, как будто он провалился вместе с нею сквозь землю.

Исправник прошёл с своими ополченцами вёрст десять-двенадцать и распустил их по домам, чему те, конечно, были рады. Старшины Запонорской и Теренинской волостей обошли со своими четырьмя сотнями ополченцев до пятидесяти вёрст и успокоились только утром 28 мая.

– Шабаш, ребята, довольно, – сказал им Запонорский старшина, – чёрт его найдёт, собаку.

– Оно и точно не найдёшь: ушёл, знать, в другой уезд, – поддакнул ему седой, как лунь, старик из деревни Ляховой.

С этим согласился и Теренинский волостной старшина. Мужики с песнями поплелись по домам.

– Вы вот что, ребята, может, на дороге Василий вам встретится, так вы его, того, сграбастайте, да прямо в стан и волоките, – приказывала им власть.

– Ладно, попадётся, так не уйдёт, – слышались голоса.

– Как бы не так! Попадись он мне сейчас, да и чёрт с ним, мимо пройду, ещё поклонюсь, да скажу: «здравствуй, мол, Василий Васильевич, в гости милости просим», ввернул кто-то из толпы.

– Знамо так, попробуй, задержи его, – подтверждали окружающие.

И так, облава не принесла никаких результатов, хотя исправник и надеялся на успех её и только уже после сознался, что с таким разбойником, как Чуркин, не скоро справишься.

Из добытых при облаве волостными старшинами сведений о разбойнике, донесено было по начальству волостными старшинами, что крестьянин деревни Анцифировой, Тимофей Степанов, после Пасхи видел Чуркина в лесу около своей деревни, но никому о том не сказал. Другие крестьяне видели его на кладбище, близ деревни Смолевой, где он с товарищами своими, Новиковым и Сергеевым, пили вино, которое выносил им крестьянин той деревни, Клим Горячев. Но из этих донесений ничего нужного к поимке шайки Чуркина узнать было нельзя. Оставалось только допросить некоторых лиц, которых подозревали в близком знакомстве с Чуркиным. Из них первой была вызвана крестьянка деревни Ляховой, Елена Прокофьева Щедрина.

– Ты, голубушка, знаешь Чуркина? – спросил у неё исправник.

– Как тебе сказать, родимый ты мой? Знать-то я, его знаю. Видала – бывал он, зверь этакий, у меня, – ответила та.

– Зачем он приходил?

– Денег просил. Пришёл это с пистолетом в руках, да прямо и наставил мне его в лицо: «убью!» говорит. Я на колени перед ним – «не губи, мол, душу христианскую, все отдам». А он, леший этакий, как зарычит на меня – «Знаю я тебя, вы меня полиции хотели выдать!… Крестись, тут тебе и капут»…. Насилу только прощения вымолила, а то бы убил разбойник.

– Ну, а денег ты ему дала?

– Двадцатипятирублёвку сунула, сударик мой. Вышел он из моего дома на улицу и давай палить из пистолета-то в столб – так у меня волосы дыбом встали со страха.

– Позвать ко мне старосту деревни Елизаровой! – крикнул исправник, отпустив Щедрину.

Вошёл невзрачный мужичонка, с рыженькой бородкой, и в пояс поклонился начальству.

– Ты Федот Нефедов?

– Я буду, ваше высокоблагородие, – переминаясь с ноги на ногу и почёсывая шершавую голову свою, ответил тот:

– Ты в деревне, ракалия этакая, кабак содержишь?

– Содержу, так точно.

– У тебя был Чуркин 15 апреля?

– Всякий народ бывает, на то кабак есть. Чуркина я в глаза никогда не видал.

– Врёшь, он у тебя пьян напился, и ты его в своей горнице спать положил.

– Нет, спал у меня другой кто-то, а не Чуркин.

– Арестовать его, а дело передать мировому посреднику, – сказал исправник своему письмоводителю.

Сотские подхватили Федота и поволокли в секретную.

Затем дело дошло до Юркинского сельского старосты, Николая Власова Пухова, оказавшегося двоюродным братом Чуркина, который знал, где находился разбойник, в момент облавы, в дни 27 и 28 мая, и предупредил его об опасности.

– Ты говорил волостному старшине, что я, будто бы, приказывал тебе идти за сбором податей в день облавы на Чуркина? – грозно спросил у него исправник.

Пухов молчал.

– Что ж ты не отвечаешь?

– Виноват, ваше высокоблагородие, выпивши был.

– Хорошо. Отправить его к мировому посреднику! Не беспокойся, приятель, Владимирка-то широка, за такие деяния и ты по ней прогуляешься.

После только выяснилось, что Чуркин, в то время, когда его искали по лесам и оврагам, проживал себе преспокойно в деревне Барской, в доме одного крестьянина, и беззаботно гулял с своими подручными, Новиковым и Сергеевым.

31 мая, становому приставу было донесено, что Чуркина с его товарищами видели в лесу, у Громова моста, с ним был также и крестьянин деревни Давыдовой, Агап Жиряков, а 1 июня он приходил в гости к трактирщику Давиду Богданову, торгующему в Ильинском погосте.

Пристав в то же время послал сотских на Ильинский погост, чтобы узнать, действительно ли Чуркин был там в сказанном трактире, но, по дознанию их, никто из жителей не подтвердил этого. А между тем, Чуркин разгуливал по этим окрестностям, как у себя дома.

1 июня, перед вечером, крестьянин деревни Куровской, Фёдор Фёдоров, шёл с женою своей из деревни Цаплиной в своё селение лесом. Вдруг из-за кустов к ним вышли на встречу три человека, с папиросами в зубах, остановили и сказали им:

– Деньги есть?

– Какие у нас деньги! Сами хотим побираться, ответил им Фёдоров.

– Так сапоги снимай! – крикнул на него русый разбойник.

– Оставь его, не трогай, – сказал другой из шайки. Это был Чуркин.

Фёдоров поклонился ему и пошёл с женою своей дорогою. Добравшись до деревни, он заявил о своём приключении старосте деревни, а тот донёс о том становому. Последний вызвал к себе Фёдорова и спросил:

– Ты видел 1 июня в Куровском лесу разбойников?

– Видел. Сапоги у меня хотели они снять.

– Какие из себя и сколько их было?

– Кажись, трое. Один был русый такой, другой рыжий, а третий чёрный с пистолетом в руках.

– Чуркина ты знаешь?

– Нет, я его никогда не видал.

Пристав всё-таки сообразил, что чёрный разбойник был Чуркин, а двое других – Жиряков и Иван Исаков. Не теряя времени, становой отправил на розыски этих коршунов несколько человек сотских, которые и отправились прямо в деревню Давыдову.

– Нет ли у вас в гостях Чуркина? – спросили они у одного из местных жителей.

– Здесь, ступайте в трактир Петра Владимирова, они у него гуляют.

– Много их?

– Трое, кажись, Чуркин уж пьян напился.

У сотских пробежали по телу мурашки; они знали, что одни совладать с разбойниками не смогут, а поэтому решили отправиться к деревенскому старосте: собрать народ и с ним уже сделать приступ к трактиру.

Староста деревни был дома. Сотские объяснили ему причину их появления и просили его собрать мужиков, но без шума.

Народ был собран, вооружился, кто чем мог, и задами деревни, врассыпную разными тропинками поплёлся к трактиру Петра Владимирова.




Глава 4


Тихо, не говоря ни слова, подошли мужички к трактиру, под предводительством сотских, которые остановили их на минутку и шёпотом сказали:








– Смотрите, православные, как войдёте, увидите разбойников, прямо бросайтесь на них и без разговоров хватайте за горло, а мы вот и верёвки приготовили, сейчас их и свяжем.

– А ну-ка-сь, ножем пырнёт? Тут тебе и капут! – сказал худенький мужичонка.

– Боишься, так не ходи – стой тут! – заметили ему сотские.

– Вестимо – останусь, на смерть не пойду.

Мужички стояли, почёсывая затылки, и как-то нерешительно изъявляли свою готовность переступить порог трактира. Сотские, видя их замешательство, выступили вперёд, перекрестились и вошли в сени; за ними двинулись и крестьяне.

Отворив двери трактира, они увидали хозяина его, Петра Владимирова, стоявшего за стойкой с полуштофом водки, готовым для подачи посетителям, а за столиком двух незнакомцев: один из них был рыжий, а другой русый; они, видимо, были уже навеселе и как бы приросли к лавке.

– Что за люди? спросили у них сотские.

– Видишь, небось, люди такие же, как и вы, – отвечали те.

– Ребята, давай верёвки, вяжи разбойников! – послышался голое из толпы крестьян.

– Постой, успеешь, дай нам водку-то допить, – деньги, небось, за неё платили, – возразил другой разбойник.

– После допьёте, вяжи! – крикнули сотские.

Понятые кинулись к ним. Разбойники, видя силу, с которой ничего не поделаешь, отдались без сопротивления, да и сопротивляться было нечем: никакого оружия при них не было. Их связали, вывели из-за стола и поставили спиною к стойке.

– А куда же третий девался? – спросил один из сотских у трактирщика.

– Кого вам ещё нужно? – сказал тот.

– Чуркин с ними был, куда ты его запрятал?

– Что вы, православные! Чуркина здесь не было, разве я утаил бы его от вас.?

– Врёшь, зачем же на столе третий стакан стоит?

– Из него я пил, – уверял Петр Владимиров.

– Понятые, делайте обыск, здесь где-нибудь он спрятался, – сказали сотские.

Мужички поплелись было за стойку всей гурьбой, но сотские крикнули им:

– Стойте, куда вы все прёте? Надо же оставить караул за арестантами, а то и они улизнут.

Несколько понятых остались при арестантах, а остальные принялись обшаривать трактир, но никого в нём не нашли; подняли половицы, спустились в подвал, облазили с фонарём все углы его, но и там было пусто; осмотрели затем двор и ни с чем возвратились в трактир. Приступили с допросами к арестантам, спрашивали, кто они такие, но те не пожелали им отвечать.

– Все равно, в волостном скажетесь, – злобно рычали на них сотские.

У трактира собралось все население деревни Давыдовой, интересуясь узнать, в чем дело и кто такие разбойника. Арестантов вывели на улицу. Бабы и мальчишки заглядывали им в лицо и отскакивали прочь, как бы чем уколотые. Но вот, из толпы мужичков сотские выбрали некоторых для конвоя и под своим наблюдением погнали разбойников в волостное правление; ватага мальчишек и женщин потянулись за ними, проводила их далеко за деревню и возвратилась в неё обратно.

В волостном правлении, за столом, покрытым сукном, восседали: волостной старшина и один из мировых судей; за особым столом помещался волостной писарь, тут же торчали и рассыльные.

Стуча сапожищами, ввалился конвой в правление, имея в средине арестантов, и предстал перед старшиной.

– Раздвиньтесь и покажите нам, кого привели – сказал старшина конвойным.

– На силу одолели, не даются, и шабаш, – сказал один из сотских.

– О, о, какие молодцы! А Чуркин где?

– Его не нашли, – отвечали сотские.

– Дураки, ведь он с ними же был!

– Мы его не видали, – отвечали сотские.

– Ты кто будешь? – спросили у рыжего.

– Крестьянин Агап Жиряков, – сказал тот.

– Много ль душ загубил?

– Пока ни одной не приходилось.

– А под судом был?

– Нет, состою под полицейским надзором.

– За что?

– За кражи.

– А ты кто? – полюбопытствовали у русого.

– Крестьянин Филипп Исаков, – был ответ.

– Откуда сам?

– Не знаю.

– Много ль душ загубил?

– Я не разбойник, а что плохо лежит – возьму.

– Сидел в острогах?

– Бывал.

– Обыщите их!

При обыске у Жирякова нашли только 4 р. 86 к. денег, а у Исакова 1 рубль, да два ружейных пистона. Всё это было отобрано и положено перед старшиною на стол.

– Для чего это у тебя пистоны? – задали вопрос Исакову.

– Так, как-нибудь в карман попали.

– Что ж, сами они, что ли, в карман залезли?

– Кто их там знает? – опустив голову, отвечал тот.

– Закуйте их в кандалы, да посадите в арестантскую, – отдал распоряжение старшина.

Приказ был исполнен; задержанных отвели в каземат при волостном правлении и поставили к ним караул. Писарь написал становому донесение о поимке разбойников.

В ожидании станового пристава, понятые и волостной старшина отправились в ближайший трактир попить чайку. Беседуя между собою, они заговорили о Чуркине.

– Так-таки, вы его и не поймали? – спросил старшина.

– Нет, весь дом и двор трактирщика осмотрели, а, его не нашли.

– Бежал, знать, – протянул старшина.

– Вестимо, бежал, но как и куда, черт его знает, – ворчал пожилых лет мужичок.

Во время их разговора, у трактира послышалось ржание чьей-то лошади, старшина поднял голову, прислушался и послал узнать, кто приехал; но не успел ещё посланный дойти до дверей, как в трактир вошёл бледный, как полотно, фабрикант из деревни Давыдовой и объяснил старшине, что неподалёку от деревни, часа три тому назад, с ним встретился Чуркин и нанёс ему побои.

Мужички переглянулись между собою и молчали. Старшина, после небольшой паузы, спросил у фабриканта:

– Это как же так он побил тебя?

– Ехал это я со своим работником из погоста Ильинского в свою деревню, вдруг, не доезжая до неё пяти вёрст, в кустах раздался голос: «Стой, а то убью!» Я сдержал лошадь. Как из земли, передо мною вырос Чуркин, подошёл к телеге, уставил на меня пистолет и сказал:

– Ну-ка-сь, вылезай ко мне на расправу!

Я сошёл с телеги и поклонился разбойнику. Он взял меня за волосы и начал таскать, а потом нагнул и такие дал два удара кулаком по шее, что и теперь не могу головы повернуть. «Это, говорит, тебе за то, что не весь оброк отдал». Тут только я вспомнил свою вину: он присылал ко мне с письмом, неделю тому назад, какого-то рыжего мужика, требуя выдать ему две красненьких, а я дал только одну, – объяснял фабрикант, придерживаясь левой рукой за шею.

– Ну, и что же он, побил и отпустил? – допытывались крестьяне.

– Как бы не так! Час целый меня мучил, я на коленях перед ним стоял: «Возьми, говорю, ещё две красненьких, только душу не губи». На силу согласился он четвертную взять, тогда и отпустил.

– А работник твой чего же смотрел?

– Он убежал с испуга и где теперь – не знаю.

– Узнаешь ты того рыжего мужика, который приходил к тебе от Чуркина с письмом?

– Как не узнать? Узнаю.

– Сотские, подите, приведите сюда Жирякова! – сказал старшина.

Два здоровых парня поднялись из-за стола и вышли, но вскоре возвратились и доложили о приезде станового пристава. Старшина сел с фабрикантом в его тележку и поехал вместе с ним в волостное правление; следом за ним потянулись и понятые люди.

Становой пристав, узнав от старшины все подробности поимки арестантов, выслушал рассказ фабриканта и приказал ввести двух разбойников. Едва только они показались в дверях, как «фабрикант вскрикнул:

– Вот этот самый приходил ко мне с письмом Чуркина за деньгами!

– Погоди, не горячись, я сам его допрошу, – удерживая рукою фабриканта, сказал становой.

Арестанты, гремя кандалами, подошли к столу и остановились.

– Ну, наконец-то вы попались, головорезы этакие, рассказывайте мне ваши деяния?

– Мы ничего не знаем, что угодно с нами делайте, – отвечал Исаков.

– А ты что молчишь, рыжий сатана?

– Нечего говорить, ваше благородие.

– Как нечего, ты приходил от Чуркина за деньгами вот к этому человеку, – показывая на фабриканта, грозно спросил приставь.

– Я его только в первый раз вижу. Вольно ему говорить, язык-то без костей.

– Молчать, собачий сын!

– Будем слушаться, замолчим.

– Тащите их опять в арестантскую, да пошлите в деревню Куровскую, за Фёдором Фёдоровым.

– Он здесь, – отвечал рассыльный.

– Позвать его сюда.

Вошёл Фёдор Фёдоров.

– А где твоя жена? – спросил приставь.

– Дома осталась.

– Не эти ли разбойники остановили тебя с женою в Куровском лесу?

Фёдоров оглядел их с ног до головы, почесал затылок и сказал:

– Кажись, они, ваше благородие.

– Ты говори положительно: да или нет?

– Верного тебе сказать не могу, – кажись, они, а там кто их ведает?

– Говори прямо, чего ты мямлишь-то?

– Нет, не они, подумав маленько, – отвечал мужичок, пятясь к дверям.

Ha том дело и окончилось. Становой пристав составил обо всем протокол и отправил арестантов к судебному следователю, а затем, пригласив с собою волостного старшину и фабриканта, направился в трактир. Хозяин его отвёл им свою комнатку, куда подана была водка и закуска.

– Эх, дядя Фёдор, грех тебе будет! – укорял один из сотских крестьянина деревни Куровской, выходя из волостного правления.

– В чем грех-то, по твоему? – вопросил тот.

– А вот, что разбойникам потачку даёшь.

– Бойкий ты какой, погляжу я на тебя – признай я их, тебе ничего, а мне бы досталось: Чуркин отомстил бы за них.

– Нет, Фёдор Фёдорыч хорошо сделал. Поди там, таскайся по судам, а отперся, и ладно, – сам цел, и домик в безопасности, а то, пожалуй, скажи: слово-то воробей, а из-за него всю деревню выжгут, – порешил пожилых лет мужичок из соседней деревни.

Понятые люди потянулись в свою деревушку, а сотские отправились в трактир, в котором находилось их начальство.

День склонялся к вечеру, а беседа сельского начальства всё ещё продолжалась. Становой пристав пригласил сесть с собой рядком и содержателя трактира. Бутылочки опорожнялись одна за другой, разговор принял весёлый характеру развязал язычок и трактирщик, подсмеиваясь, над фабрикантом, получившим приличное внушение от Чуркина.

– И откуда он взялся, проклятый? – заметил становой пристав.

– Шёл из деревни Давыдовой, ну, и наткнулся на его степенство, потаскал за волосы и получил за это четвертной билет, – сказал трактирщик.

– Зачем он в деревню то попал? – любопытствовал становой.

– В гостях у трактирщика был, двух его приятелей схватили, а он уплелся.

– Следовательно, сотские его прозевали?

– Из-под рук у них вывернулся. Об этом мне понятой Гурьян Сидорыч рассказывал. Когда сотские с понятыми стояли у трактира, да разговаривали, он услыхал их шаги, приложил ухо к оконной раме, вышел на двор и дал стрекача в задние ворота.

– Позвать сюда сотских! – крикнул пристав.

Они явились. Становой молча покачал головой, погрозил пальцем и сказал:

– Дураки вы – Чуркин у вас в руках был, и вы не могли его взять.

– Никак нет, ваше высокородие, его с Исаевым и Жиряковым не было, – отвечали те.

– Ослы, я вам говорю, был! Пошли вон!

Сотские вышли.

– Вот и поручи какое-либо дело этим олухам, – протянул его благородие, осушая рюмку очищенного.

– Ваше благородие, пакет от исправника! – сказал служащий трактира.

– Где он?

– Курьер привёз, прикажете позвать?

– Зови.

Вошёл курьер, подал исправнику конверт, тот взял его, расписался в рассыльной книжке, приказал посланному дать стакан вина и торопливо распечатал послание. Все присутствовавшие вытянули свои физиономии и как-то бессмысленно уставили на него глаза, в ожидании, что-то он скажет.

Становой быстро пробежал бумагу, пожал плечами и произнёс:

– Час от часу не легче: исправник требует к себе. На деревню Барскую облава назначена.

Через час начальство и фабрикант оставили трактир. Трактирщик, провожая их, подумал: «Эх вы, горе-богатыри, Чуркин проведёт вас и выведет!»




Глава 5


Поводом к облаве на деревню Барскую, в которой находился дом Чуркина, послужили доносы, что разбойник частенько бывает в ней, проводит с домашними дни и ночи и затем отправляется на добычу. Но пока исправник собирался посетить упомянутую деревню, Чуркин разгуливал себе по селениям, братался с крестьянами, и нередко задавал им роскошные угощения. Для таких пирушек он избирал себе сельские кладбища, находящаяся близ селений на возвышенностях и окаймленные деревьями. На эти пирушки выходили все жители тех селений, к которым, принадлежали кладбища. Красные девицы и молодицы участвовали в них, водя в своих праздничных костюмах хороводы, и сам Чуркин был не прочь пройтись по кругу и спеть песенку. Он был красивый молодец, лет 28, с чёрной, как смоль, бородкой, тёмно-карие глаза его были окаймлены густыми, длинными ресницами: чёрные, подстриженные в скобку волосы вились кольцами. Красивый наряд, в состав которого входили кумачовая сорочка, маленькая с павлиньим пером поярковая[9 - Поярковая шерсть – шерсть, получаемая при стрижке молодняка овец в возрасте 5-7 мес. От шерсти взрослых овец П. ш. грубошёрстных и полугрубошёрстных пород отличается лучшими технологическими свойствами (большим блеском, лучшей уравнённостью).] шляпа, плисовые шаровары, запрятанные в длинные козловые сапоги, и накинутая на плечи поверх рубашки, синего сукна поддёвка, шёл как нельзя более к его атлетической фигуре. На Чуркина заглядывались красные девицы и молодые бабёнки, он не прочь был и приволокнуться за ними, но, как разумный человек, избегал столкновения с сельскими ребятами, зная, что месть их для него всего опаснее. На этих гульбищах Чуркин не скупился на расходы: вина и пива было у него довольно, а пряников и орехов – девать некуда.

Бывали случаи, что такие пикники он устраивал в лесной глуши, только не для деревенских обитателей, а в угоду своей шайке и ближайших своих соучастников, крестьян и пастухов, служивших у него в качестве тайной полиции. Словом, разбойник жил весело, как какой-нибудь польский пан давно минувших времён.

Но горе было тем обитателям окрестностей, над которыми он, так сказать, командовал. Если кто-либо, бывало, обидит его семейных или вознамерится сделать на него самого донос, тот жестоко платился за то.

В первых числах июня месяца 1874 года, сторож Малиновского казенного леса, находящегося неподалёку от села Запонорья, Афанасий Осипов Жохов, человек лет 35, служивший ранее в военной службе и вышедший в отставку унтер-офицером, обходил рощу дозором, вместе с двумя своими товарищами. Обойдя лес, сторожа, около 11 часов утра, возвращались обратно по дороге, ведущей из села Запонорья к Ильинскому погосту; не доходя до дороги с четверть версты и на таком же расстоянии от пикета, на котором днём и ночью находились три стражника, они встретили идущего от того пикета разбойника Василия Чуркина, вместе с пятнадцатилетним братом его Иваном и крестьянином деревни Давыдовой, Яковом Ивановым Курановым. Лесники, завидя Чуркина, сняли свои шапки и низко ему поклонились; разбойник ответил им тем же и, подойдя к Жохову, спросил:

– Ты был 4 июня у мирового судьи, вместе с братом моим, Иваном старшим?

– Да, был, – отвечал стражник.

– Скажи, пожалуйста, зачем так получилось?

– Иван порубку в лесу сделал, а я его поймал.

– Какую такую порубку?

– Сосну одну свалил, а мировой оштрафовал его за то на девять рублей шестьдесят две копейки.

– Он заплатил штраф?

– Нет ещё, а должен будет заплатить.

– Как ты думаешь, честно ты поступил?

– По закону, как присягу принимал.

– Почему же ты с другими так не поступаешь? Рубят у тебя в лесу не по одному дереву, а десятками, и ты молчишь, а тут придрался?

– Это уж дело моё!

– Вот же тебе за то!… Помни, как Чуркиных обижать! – крикнул разбойник и при этом так сильно ударил Жохова по левой щеке, что тот закачался.

В тот же момент, Иван, брат разбойника, и Яков Куранов накинулись на лесника и сбили его с ног. Чуркин вынул из кармана пистолет, взвёл курок, приставил к груди лежащего Жохова дуло оружия и сказал:

– Жизнь твоя в моей воле, я убью тебя!

– Дай хотя перед смертью перекреститься, – взмолился лесник.

– Крестись, если хочешь! – хладнокровно протянул Чуркин.

Жохов перекрестился.

– Не хочу тебя, собаку, убивать, а вот тебе, чтобы ты не забыл Чуркина во всю жизнь, обида за обиду, – сказал Василий, и, размахнувшись, ударил несчастного стражника курком пистолета в левый висок так сильно, что из раны ключом хлынула кровь, и Жохов потерял сознание.

Бывшие тут товарищи лесника, во всё время этой кровавой сцены, стояли в отдалении, не трогаясь с места: они боялись сами за себя и не произнесли ни одного возгласа о помощи.

– Вы видели, как я умею расплачиваться за обиды, ступайте и скажите о том, что было, своему начальству, – сказал им разбойник и пошёл по направлению к деревне Барской. За ним потянулись его брат и крестьянин Куранов.

Лесники, в свою очередь, подобрали полы и, не помня себя от страха, добрались до пикета, где и рассказали бывшим на нем сторожам о случившемся.

– Чего же вы молчали и не крикнули нам? – спросили те.

– Крикни мы, тут бы нас разбойник на месте и положил бы.

– Куда пошёл Чуркин? – подымая на плечи свои дубины, осведомились пикетчики.

– А кто его знает?! У него дорог много.

– Убил, что ли, он Афанасия Осиповича?

– Покончил с одного взмаха, – кровь так и брызнула из раны.

Пикетчики, не долго думая, пригласили лесников и пошли с ними на место приключения.

Те и другие, медленно двигаясь по лесу вперёд, оглядывались по сторонам и пугались каждого шороха птички. Подойдя к месту, где лежал Жохов, пикетчики остановились за кустом, прислушиваясь, не тут ли Чуркин и, удостоверившись что никого нет, они предстали пред лежащим навзничь лесником, у которого на виске зияла рана с запёкшейся кровью. Несколько минут они смотрели на него испуганными глазами, а затем один из и их сказал:

– Кажись, дышит ещё!

– Потрогай его, может, глаза-то и откроет, проговорил другой пикетчик.

Они оба вместе нагнулись к несчастному, приложили руки ко лбу его, – он был холодный.








– Умер, – решили пикетчики и торопливо отправились в обратный путь.

Не заходя па пикет, они прямо пошли в деревню Давыдову, собрали народ и рассказали о случившемся со всеми подробностями. Православные толпой потянулись в лес, а сторожа рощи поспешили дать знать об убийстве Афанасия Осиповича казённому объездчику Макару Фролкову, в село Запонорье.

Фролков, поражённый такой вестью, бросился в волостное управление. Старшина, выслушав его рассказ, приказал бить в набат. Это уже было около трёх часов дня.

Взволнованное набатным колоколом население Запонорья, не зная, что случилось, бежало, само не понимая куда; все полагали, что произошёл, пожар, осматривались по сторонам, но, не видя дыма, останавливались друг с другом и спрашивали о причине тревоги. Вскоре выяснилось, что тревога эта была вызвана убийством лесника Жохова.

Когда собрался народ, старшина пояснил старикам о злодеянии Чуркина и повёл православных в лес, находящийся за деревней Барской. За толпой крестьян ехала телега, снаряженная на всякий случай волостным старшиною. Добравшись до лесу, крестьяне остановились, лесники пошли вперёд и довели православных до места несчастья. Первым подошёл к Жохову старшина; молча коснулся он рукою лба замертво лежащего Афанасия Осиповича, который тут же открыл глаза.

– Слава Богу, он жив! – воскликнул старшина и при этом перекрестился.

Мужички, в свою очередь, обнажили головы и осенили себя крёстным знамением. Лица их просияли.

Жохов глядел на них с каким-то удивлением, не понимая, что с ним произошло и где он. Картина была, по истине, трогательная.

После продолжительной паузы, Жохов, придя немножко в себя, испустил тяжёлый вздох, поднял левую руку к голове, дал старшине знак приблизиться к нему и едва слышным голосом проговорил:

– Везите меня на квартиру.

Объездчик Фролков был тут же; он стал перед своим товарищем на колени, хотел что-то спросить у него, но не успел, потому что больной снова закрыл глаза.

Потребовали поближе телегу, бережно подняли Жохова на руки и положили его на раскинутые армяки в повозку. Лошадка тронулась в обратный путь, крестьяне следовали за нею, и только в сумерках больной был уложен в постель на своей квартирке.

– За что это такое Чуркин избил бедного солдатика? – спрашивали крестьяне один у другого.

– Зря он никого не тронет, знамо дело, – слышались ответы.

– Смотри, братцы, за брата своего Ивана. Лесник-то, слышали мы в роще, на порубке его задержал, да к мировому сволок, вот за что, говорили иные.

– Вот какой озорник, поди, наткнись на него, сейчас тебя на тот свет спровадит, – вторили старики, расходясь по домам.

Наступила ночь, утихла суета в селе, только у постели Жохова сновали его близкие люди и хлопотали около него, стараясь чем-нибудь облегчить его страдания. Послали на какую-то фабрику за фельдшером, который приехал только к утру, осмотрел страдальца, оказал ему медицинскую помощь и объявил, что жизнь больного находится вне опасности.

На другой день из волостного правления был отправлен к становому приставу рассыльный с донесением о разбое, совершенном Чуркиным.

Пристав, получив таковое, приказал заложить коней и помчался с докладом о том лично к исправнику в г. Богородск.

Весть о поступке Чуркина с лесником в Малиновой лесной даче быстро разнеслась по всем Гуслицам. Она дала понять жителям этой громадной Палестины, что разбойник шутить не любит и жестоко мстит за всякую нанесённую ему обиду. Богородское полицейское начальство, видя такое нахальство разбойника, сделало распоряжение усилить пикеты, так, чтобы они со всех сторон окружали Запонорскую волость, в которой Чуркин имел главное своё местопребывание. Распоряжение это было исполнено немедленно: по всем дорогам в волостях – Волотеренинской, Дороховской и Новинской, граничащих с Запонорской волостъю, было поставлено более 50 пикетов; и на каждом из них без отлучки находилось по три человека крестьян из ближайших, селений, занимавших, посты по очереди, под строгою ответственностью за неисполнение приказа исправника.

Для крестьян. такое дежурство было поистине невыносимой пыткой, а в особенности в такое время, когда в полях подоспела спешная работа. Мужички знали, что всему виною разбойник Чуркин, которого они в душе проклинали, но вслух не говорили, боясь, чтобы кто из них не передал о том Чуркину.


* * *

Прошлое Чуркина говорило в его пользу: он с малых лет был весьма скромен, жил на фабриках и был хорошим работником, любил только драться на кулачки и отличался необыкновенной силой и смелостью. В двадцатых годах своей жизни, он уже был красильным мастером и служил на фабрике Балашовых, получая довольно хорошее жалованье. Тут он начал щеголять и бражничать, полюбил красивую девушку и женился на ней. При такой разухабистой жизни получаемого им жалованья оказывалось мало, а вот он, выбрав удобное время, совершил на фабрике кражу со взломом и хотя искусно скрыл следы своего преступления, но подозрение всё-таки всецело пало на него, почему ему и было отказано от должности. Получив расчёт, он простился со своими товарищами и сказал им:

– Ну, братцы, теперь я не скоро с вами увижусь.

– Куда же ты, Василий Васильевич, думаешь уехать?

– Туда, где гуляет ветер, да вольная воля; прощайте.

Товарищи поглядели ему вслед и сказали: «ох, недоброе что-нибудь задумал он».

Заломив набекрень свою поярковую шляпу, Чуркин вышел из ворот фабрики, затянув песенку, и пошёл в свою деревню.

Жена встретила его ласково и спросила:

– Что ж, Вася, разве сегодня у вас на фабрике не работают?

– Кто работает, а я нет, – отвечал он, целуя свою жену.

– Почему же так?

– Расчёлся, теперь гуляю.

Жена поглядела на него, покачала головой и, зная его строптивый характер, ничего не сказала. Отец Чуркина, узнав об удалении его с фабрики, начал было делать ему свои замечания, но он их не слушал и старался удаляться от дому. В один праздничный день, после обеда, оделся он в свою новую суконную поддёвку, помолился Богу и сказал отцу:

– Ну, батюшка, теперь прощай, может быть, не скоро увидимся!

– Куда же ты, Василий? – спросил у него старик.

– На заработки ухожу, нечего сидеть дома, сложа руки, надо же делом заняться.

– С Богом, удерживать тебя не буду.

– А ты, Ирина Ефимовна, если желаешь, проводи меня за деревню, – сказал он жене своей, утирающей кисейным фартуком слезы.

– Вася, желанный ты мой, не оставляй меня одну, возьми с собой, – рыдая, говорила Ирина.

– Нет, тебе туда не след, куда я задумал, – обнимая и целуя её, говорил Василий.

Отец благословил Чуркина в путь-дорогу, последний поклонился ему в ноги и в сопровождения жены своей вышел из дому.

На улице деревни молодые девушки и парни водили хороводы; Чуркин прошёл мимо хоровода, опустив голову и не отвечая на поклоны своих односельчан, которые подумали: «Вишь, знать, разбогател и раскланяться не хочет».

Выбравшись за деревню Ляхову и пройдя с версту, он присел в стороне от неё, на траву; жена бросилась к нему и опять завыла в его объятиях.

– Ты не плачь, Ирина, я скоро вернусь к тебе, уже не бедняком, а с золотой казной.

– Где же ты возьмёшь её?

– Добуду, говорю тебе, в шёлке и бархате ты щеголять будешь.

– Ох, Вася, Вася, чует моё сердце, что ты недоброе затеял.

– Ну, уж это дело не твое, что задумал. то и сделаю, – сказал Чуркин, вырываясь из объятий жены.

Вот он поднялся на ноги, снял шляпу, перекрестился на сияющий на солнце крест колокольни села Запонорья, ещё раз поцеловался с женой, махнул своей шляпой и сказал жене на прощанье:

– Ступай с Богом домой и жди меня недельки через две.

– Прощай, сердечный мой, – проговорила Ирина Ефимовна.

Долго она смотрела ему вслед и, заливаясь слезами, пошла в свою деревню.




Глава 6


Деревня Барская, родина Чуркина, находится в 42 верстах от г. Богородска, в 24 верстах от Павловского Посада и в 20 верстах от Ильменского погоста, центра Гуслицкой Палестины. Она стоит на пригорке и разделяется от села Запонорья небольшой речкой, через которую для сообщения перекинут мостик. Через поле самой ближайшей соседкой её состоит деревня Ляхово, где находился предмет любви Чуркина, вдова, крестьянка Щедрина, слывшая за зажиточную женщину. Позади деревни Барской был большой казённый лес. Самая деревня имеет до 80 крестьянских домов, крытых тёсом; домики в большинстве уже ветхие, некоторые из них заколочены наглухо, а владельцы их сосланы в Сибирь на поселение или на каторгу за производство фальшивых кредиток, а другие только за сбыт их. В конце деревни есть переулочек. Вот на одном из углов его и находится домик Чуркина, с тремя оконцами на улицу; домик этот уж достаточно послужил на свою долю и начал пятиться углами своими вперёд и вдаваться в землю; при нём двое ворот, – одни выходят в переулок, а другие в поле. Недалёко от последних, саженях в сорока или пятидесяти, находится небольшой овин с низенькой деревянной крышей; Фигура его представляет вид шалаша; подобные же овины имеют все обитатели этой плутовской деревушки. Чуркин устроил на чердаке своего дома светлицу, в виде бойницы, с несколькими окошечками, из которых можно было наблюдать во все стороны, кто едет или идёт в деревне.

Со времени приготовления к облаве на деревню Барскую прошло более десяти дней. Как видно, приготовления эти шли медленно. В течении этого времени Чуркин успел побывать в г. Богородске за какими-то покупками и, между прочим, зашёл и в булочную купить для своей семьи кренделей и булок. Рассчитываясь с продавцом, он отдал ему три рубля и просил сдать с него серебряною монетою. Хлебопёк повертел кредитку в руках и, возвращая ему обратно, сказал:

– Нет ли у тебя другой, почище, а то эта оченно уж аляповатой работы.

– Что ж, по твоему, она фальшивая? – нахмурив свои густые брови, спросил разбойник.

– А ты думал, настоящая? – с злобной улыбкой, протянул торговец.

– Ты за счастье должен считать, что отдаёт тебе её Чуркин.

Хлебопёк, поражённый таким неожиданным словом, присел с испуга на корточки и хотел вскрикнуть.

– Если ты пикнешь, тут тебе и капут, – показав из рукава дуло пистолета, тихо произнёс Чуркин.

– Батюшка, разменяю, только не губи мою душу христианскую, – взмолился перепуганный булочник – и вместо того, чтобы сдать с чем-то два рубля, отсчитал ему чуть ли не четыре.

– Мне твоих денег не надо, много лишних дал, возьми их назад, да смотри, если ты кому скажешь, что я был у тебя, то не пеняй, – зарежу.

С этими словами Чуркин вышел из булочной, сел в свою телегу, ударил кнутом по лошадке и был таков.

Лавочник молча проводил его глазами и долго не мог прийти в себя от встречи с таким ужасным человеком; только через два года рассказал он кой-кому по секрету о посещении его булочной Чуркиным.


* * *

Промедление облавы на деревню Барскую объяснилось тем, что исправник собирал справки, когда и каким путём разбойник пробирается в своё селение и как из него выходит. Самые верные разведчики донесли ему, что Чуркин приходит в свой дом между 7 и 8 часами утра, в задние ворота, а иногда и в передние, гостит не более двух часов и опять уходит, но никогда не ночует. Кроме того его видят порой в Пятницком погосте, куда он приходит в гости к двоюродным своим братьям, Василию и Николаю Пуховым.

Этих сведений на первый раз исправнику было достаточно, и он стал собираться в дорогу, на поиски разбойника.

За день до своего отъезда, он послал с нарочным к приставу 1-го стана приказание, чтобы он ждал его в условленном месте и, если можно, то встретил бы его на дороге, не распространяя молвы о готовящейся облаве.

С вечера 28 июня, исправник приказал кучеру готовить к завтрашнему утру лошадей, а также приказал собираться в дорогу полицейскому рассыльному Деревянко, человеку вполне надёжному для сопутствования в таком опасном предприятии.

Когда всё было готово и лошади поданы, к исправнику явился из острога смотритель и доложил, что один из арестантов желает его видеть.

– Что ему нужно от меня? – спросил его высокоблагородие.

– Не знаю-с, только говорит, что по весьма нужному делу.

– Все равно, может вам передать!

– Я уже допытывался, в чем дело – не говорит.

Исправник сел в свою бричку, пригласив с собою смотрителя, и поехал в тюрьму, где вызвал к себе в особую комнату желавшего видеть его арестанта и спросил:

– Ты что, братец, скажешь?

– Есть до вас, ваше высокоблагородие, дельце.

– Какое, в чем оно заключается?

– Вы, я слышал, ищете Чуркина?

– Ищем, ну, тебе-то что до этого?

– Я знаю, где его можно взять.

– Ну, говори, где?

– Даром не скажу, пятёрку соблаговолите, тогда все открою.

– Жирно будет, вот тебе пока рублёвку, а если скажешь правду, да мы его схватим, тогда красненькой не пожалею.

Арестант взял рублёвую бумажку и пояснил, что ему хорошо известно о том, что Чуркин очень часто бывает в деревне Тереньковой, у крестьянина, по прозванию Карась, у которого есть в доме всякие тайники для его убежища.

– От кого же ты об этом слышал?

– Арестанты рассказывают. Только об этом вы им не говорите, иначе они меня убьют.

– Ну, хорошо, ступай с Богом, никому не скажу о твоём секрете, – ласково сказал исправник и оставил тюрьму.

Бричка покатила по улице и остановилась у дома градоначальника. Деревянко ожидал у крыльца и по знаку исправника быстро уселся рядом с ямщиком на козлы.

– Револьвер взял? – спросил у него исправника».

– Захватил, – ответил тот.

– Ну, с Богом, трогай, – крикнул его высокоблагородие ямщику.

– Куда прикажите?

– В Запонорье, закурив сигару, – сказал отец-командир.

Кони рванулись вперед, колокольчик залился под дугой; граждане, провожая исправника глазами, подумали: «Ну, знать, опять на охоту за Чуркиным отправился».

Становой пристав 1 стана, в свою очередь, с раннего утра был в дороге, разъезжая по селениям и расспрашивая у мужичков, не видали ли они где-нибудь разбойника.

– Видели, батюшка, видели: вчера в нашем лесу за бабами гонялся, – отвечала ему старушонка в одной немудрой деревушке.

– Говорили вы о том своему деревенскому старосте?

– Как же, родимый, сказывали, – уверяла бабушка.

– Врёт она всё, ваше благородие, бабы-то после рассказывали, что они пень за Чуркина приняли.

Пристав повел на них глазами и произнёс:

– Зря нечего говорить, этим вы нас только в заблуждение вводите.

– Верно, ваше благородие, Чуркина здесь не было, вот-те Христос не было, старались уверить станового крестьяне.

Старушка стушевалась. Становой уселся в свой тарантас и приказал кучеру ехать на просёлочную дорогу, ведущую из Коломны на Егорьевск, надеясь там встретиться с исправником. Он не ошибся в своём расчете, и неподалёку от селения Загарья действительно увидал бричку исправника:, остановив лошадок и дождавшись своего начальника, становой поехал за ним в Загарье.

Когда они достигли до упомянутого селения, солнце уже давно свернуло с полудня: экипаж исправника остановился у дома местного лавочника Шварца, торгующего и до сих пор в том селе скобяным товаром. Хозяин вышел к нему на встречу и принял дорогого гостя с ласковым приветствием. Становой последовал за исправником в хижину добродушного торгаша, и власти расположились у него запросто.

В этот же день становому приставу 2-го стана кто-то донёс, что разбойник Чуркин с несколькими своими товарищами прошёл в Павловский Посад, и там его видели в кабачке Григория Власова Пухова. Само собою разумеется, что пристав немедленно туда отправился. Собрав понятых, он окружил незаметным образом упомянутый кабачок, а сам с несколькими из них вошёл в него. Приступив к обыску в задней каморке, он наткнулся на трёх неизвестных ему лиц и подумал: «ну, наконец-то, попался душегубец», и спросил у первого из них:

– Ты кто?

– Крестьянин деревни Щекутовой, Андрей Терентьев, – отвечал тот.

– А ты откуда? – обратился пристав к другому.

– Я – крестьянин деревни Назаровой, Пётр Иванов.

Пристав поглядел на них с каким-то недоверием; в голове его блеснула мысль, не обманывают ли они его, и нет ли между ними действительно разыскиваемого разбойника, которого он никогда в глаза не видал. В таких размышлениях он подошёл к третьему незнакомцу, человеку уже довольно пожилому, и спросил:

– А ты, дедушка, кто и откуда?

– Меня зовут Василий Ефимович Чуркин из деревни Барской.

Становой немножко попятился от него, сложил крестообразно на груди руки, установился на старика глазами и произнёс:

– Знаешь ты Василия Чуркина?

– Как не знать, родимый, он сын мой, – отвечал тот.

– Где же он? здесь?

– Нет, зачем он сюда попадёт?

– Но ведь ты знаешь, где он?

– Как мне знать? Я его более года не вижу.

– Сам-то ты зачем сюда пожаловал?

– У судебного следователя был: сын мой Иван за Василия арестован.

– Он-то за что попался? Убил, что ли, кого!

– Нет, взяли его так, зря. Василий-то лесника у нас маленько поучил, больной он теперь лежит, а Ивана отвечать за него заставляют! Вот я и пришёл на поруки его взять, а следователь его не отпускает.

– Зачем втроём-то сюда забрались?

– Переночевать зашли. Григорий Власьевич нам сродни доводится.

После всего, пристав обыскал двор кабачка, чердак, побывал и в подполье, но разбойника не найдя составил акт, под которым подписались и понятые люди.

– Прошу вас, господа, всё-таки понаблюдать за этим кабачком: видите, Пухов разбойнику сродственник будет, – усаживаясь в свою повозку, сказал понятым пристав.

– Слушаем, батюшка, Николай Алексеевич, постараемся, – ответили те, отвешивая ему поклоны.

Исправник и становой пристав 1-го стана, войдя в дом Шварца, где мы их на время оставили, занялись чаепитием. Добродушный хозяин поставил на другом столике закуску, конечно, не забыв при этом и о водочке. Фигурка Шварца не отличалась типичностью: он был небольшого роста, худенький, но, не смотря на эту невзрачность, обладал энергичным характером. Разливая гостям чай, он решился спросить у них, по каким делам Бог занес их в деревушку.

– На облаву собрались за Чуркиным! – ответил исправник.

– В каких же палестинах рассчитываете вы за ним поохотиться?

– Тут, неподалёку от вас.

– Скажите, я ведь, знаете, сам против разбойника: надоел он нам, сколько с одного меня куртажу перебрал.

– Сами виноваты, зачем даёте!

– Отказать нельзя, сожжёт или застрелит; небось, вам известно, как он с лесником поступил.

– Да, знаем; жив он или нет?

– Жив и поправляется.

– Семён Иваныч, ему можно сказать, – обратился пристав к исправнику.

– Думаем захватить его в собственном доме, в деревне Барской, верные сведения получили, что он там пребывает, – протянул исправник.

– Возьмите меня с собой, я с большой охотой пойду.

– Очень рады, возьмём.

– Так я собираться буду, револьвер с собой захвачу, а не то ружьё.

– Берите, что вам угодно, но нам ещё раненько, надо подождать, пока солнышко сядет.

– Тем лучше; по холодку-то и лошадкам легче бежать.

– Скажите, Семён Иваныч, как вы думаете распорядиться насчёт облавы? – вопросил пристав.

– А вот сейчас поведём речь о том; я полагаю, чтобы поймать Чуркина в доме, есть только одно средство зажечь ночью в овинах, впереди и позади его хижины и оттуда наблюдать за его появлением в деревню, – важно, с подобающим ему достоинством, произнёс Семён Иваныч.

– В какое же время вы полагаете устроить эту засаду? – полюбопытствовал становой.

– Ночью, часов в двенадцать, думаю.

– Так-с; план задуман, по моему, весьма удачно.

– Я со старшиной и рассыльным залягу в овине, позади дома Чуркина, а вы с г. Шварцем сядете в другом овине, против окон того же дома.

– Отлично, но мне ещё третьего надо бы пристегнуть на всякий случай.

– Можно, кого-нибудь найдём, – сказал исправник.

– А слышали вы, Семён Иваныч, говорят, брат Чуркина, Степан, который был за фальшивые деньги сослан в Сибирь на каторгу, опять здесь появился? – сказал господин Шварц.

– Вот вздор какой! – произнёс пристав.

– Верно вам говорю, мужички мне сказывали, видели, вишь, его где-то, вот с двоими, пожалуй, и не совладаешь.

– Справимся, – заметил исправник. – Но я не верю, чтобы Стёпка вернулся, – добавил он.

– Не знаю, а только слухи есть, – стоял на своём хозяин дома.

– Проверим, без внимания этого не оставим, – протянул сквозь зубы Семён Иваныч.

– Ну-с, что же вы прикажете нам делать в овине? – завёл снова речь становой.

– Сидеть и следить за появлением разбойника. Как только он покажется, сейчас надо будет вам приготовиться и дать нам свисток, сделать в деревне тревогу, собрать народ и окружить дом, тогда уже он из наших рук не вывернется. Если мы его увидим, то вам дадим знать, тогда уж вы делайте, что я говорю.

– Конечно, ваше приказание постараемся исполнить, – наливая по последнему стаканчику китайского зелья, – сказал в свою очередь г-н Шварц.

– Ну-с, однако пора, кажется, и в дорогу собираться, – приподнимаясь со стула, предложил исправник.

– А на дорожку-то, ради смелости, полагаю, можно по рюмочке пропустить? – заявил хозяин.

– Отчего же, – сказал становой пристав, – да и с собой не мешало бы взять скляночку.

– Захватим! Семён Иваныч, выкушайте рюмашечку! – проговорил г-н Шварц.

– Нет, благодарствую.

– Ну, как хотите; рассыльному прикажите стаканчик поднести?

– Да. Деревянко, я думаю, не откажется, дайте ему, кстати и кучеров угостите, да скажите им, чтоб колокольчики подвязали.

Когда всё угощение было окончено, ловцы вышли из дому и уселись в экипажи, кучер спросил у исправника:

– Куда прикажете?

– Пошёл на село Запонорье! – крикнул он ему.

На дворе уже почти совсем стемнело, небо заволокло тучами, начал накрапывать дождь.

– Должно быть, дождь на всю ночь собирается. И проберёт же он нас, голубчиков, – сказал г-н Шварц, усевшись рядом с приставом.

– Нам ничего, мы привыкли, а вот вы-то боитесь, – ответил пристав, закуривая сигару.




Глава 7


Дождь всё усиливался, поле оделось непроглядной тьмой, вдали раздавались раскаты грома, сверкала молния, на миг освещая дорогу нашим путникам. Но вот, показались постройки какой-то деревушки; экипажи выехали на улицу.

– Ты знаешь дорогу на деревню Новую? – спросил у своего кучера исправник.

– Знаю, но в потёмках, пожалуй, и собьюсь, – ответил тот.

– Остановись.

Лошади стали. Семён Иваныч попросил пристава ехать вперёд на сказанную деревушку, и снова по улице сонного села застучали колеса.

Добравшись до деревни Новой, исправник приказал становому остановиться у дома деревенского старосты, разбудить его и вызвать к нему, что тот и исполнил.

Староста, встревоженный таким поздним приездом властей, выбежал на улицу босиком и получил распоряжение отворить ворота дома и впустить на двор лошадей с экипажами. Все это, с помощью рассыльного Деревянко, было исполнено живо. Исправник пожелал войти в избу, чтобы дать своим спутникам немножко оправиться от дождя.

– Деревянко! – крикнул он своему рассыльному. – Скажи кучерам, чтобы они отпрягли лошадей.

– Разве мы здесь ночуем? – спросил пристав.

– Нет, мы отсюда до Барской дойдём пешком, – ответил исправник.

Шварц поглядел на Семена Иваныча, покачал головою и спросил:

– Далеко будет до деревни?

– Верст пять, не больше, ответил тот.

– Вот тебе и клюква, в проливной дождь придётся тащиться на такое расстояние, заметил становой пристав.

– Иначе можем всё дело испортить: у Чуркина везде своя полиция; как раз смекнут, в чем дело, тогда даром простреляем, – сказал исправник.

Делать было нечего; Шварц и пристав волей-неволей должны были покориться обстоятельствам.

Через полчаса путники были в дороге. Деревянко шёл впереди всех; г. Шварц начал было разговор с приставом, но исправник просил его прекратить и шествовать молча. Дождь не унимался: утих только гром, но молния продолжала изредка освещать дорогу. Вот они достигли села Запонорья, подошли к волостному правлению, постучались в двери, которые немедленно были отперты.

Волостной старшина, получив заранее извещение быть на всякий случай готовым, встретил промокших до костей гостей своих и распорядился поставить для них самовар.

В правлении, кроме старшины, находился ещё крестьянин Куракин, приглашённый на всякий случай и изъявивший своё согласие на участие в облаве разбойника.

– Ты вот что, Михаил Ефимьич, смотри, не трусь только, когда придётся Чуркина хватать, – сказал ему старшина.

– Вот тебе ещё! Один на медведя ходил, а этого мужичонка пополам кулаком перешибу, – хвастался здоровый, высокий, молодой крестьянин.

– То-то, смотри, не сконфузься, – добавил старшина, – я так, к слову тебе говорю.

Когда присутствовавшие немного пообсушились, они уселись. за самовар и только в начале первого часа ночи отправились из села в деревню Барскую. Вот они перешли мостик, перекинутый через небольшую речку, и вошли по задворкам в деревню.

Дождь начал ослабевать. Деревня спала крепким сном; ни сторожей, ни собак не появлялось на улице, шумели только бегущие с горы в речку ручейки дождевой воды. Исправник отделил от себя станового пристава, дав ему в подмогу г-на Шварца и крестьянина Корякина, указал им овин против дома Чуркина и приказал поместиться в нём. В нескольких саженях от того овина находился большой лес, шумевший своими верхушками, за которым, главным образом, исправник приказал неустанно наблюдать становому приставу с его товарищами, а сам направился к овину Чуркина, стоявшему позади его дома. Подойдя к нему, Семён Иванович остановился и сказал старшине:

– Ну, ступай-ка ты, братец, вперед, а я уж за тобой следом.

– Позвольте мне, ваше высокородие, – предложил свои услуги Деревянко.

– Ты теперь стой и молчи, а когда прикажут, то полезай, – шёпотом произнёс исправник.

Старшина, осенив себя крёстным знамением, полез, нагнувшись, в овин и опустился в ямку перед печкой.

Исправник нагнулся в отверстие и тихо спросил:

– Ну, что?

– Ничего, полезайте, – ответил он.

Семён Иванович всё-таки раздумал спуститься, а послал вперёд своего рассыльного и только после него осторожно скрылся в овине.

Ощупью вылез старшина из ямы на небольшую площадку овина, крытого тоненькими, уже на половину сгнившими досками, между которыми в щели пробивался свет. Семен Иванович и рассыльный последовали за ним и уселись там.

В это время дождь перестал, но сквозь решётчатую крышу всё-таки просачивались оставшиеся на ней капли и беспокоили исправника, падая на его плечи, отчего он поминутно отряхивался. Молча сидели они под этой крышей; Семён Иванович даже не осмеливался закурить папироску; он чувствовал себя как-то неловко; в голове его роились мысли, что если Чуркин узнает об их здесь присутствии, то дело будет табак. Точно также трусил и старшина, только один Деревянко был спокоен и от утомления клевал носом, сон одолевал его. В таком положении им пришлось просидеть около двух часов, пока не проглянула на востоке утренняя зорька.

Начало рассветать. Небо очистилось от туч, в лесу послышалось чириканье птичек, запели и петухи в деревне. Когда совершенно рассвело, исправник не вытерпел и закурил папироску.

– Ваше высокоблагородие, дымок-то, пожалуй, пойдёт сквозь крышу, могут и заметить его, тихонько произнёс старшина.

– Ну, теперь ещё все спят, кому заметить? – ответил Семён Иваныч, поглядывая в щель крыши, почти сравнявшейся с землёй.

– Оно так, всё-таки, надо быть нам поосторожнее.

Исправник взглянул на часы, – было половина четвертого.

Глаза засевших в овине людей были устремлены в щели крыши, на дорогу, идущую из деревни Ляховой, которая вилась лентой по задворкам, но никого на ней не показывалось. Проснулась деревня, задымились печные трубы, на улице появились бабы с коромыслами и потянулись к речке за водой.

В одном из концов деревни послышался рожок пастуха, скот выгнали в поле, и деревня снова утихла.

Время все шло. Исправник горел нетерпением, в ожидании появления Чуркина, курил папиросы и по временам перекидывался замечаниями с волостным старшиною. Из задних ворот дома Чуркина вышла какая-то старушка и направила шаги свои к овину. Её заметил Деревянко и, толкнув локтем старшину, сказал ему на ухо:

– Баба к нам идет!

Исправник переглянулся с старшиною, у обоих застучало сердце.

– Шабаш, всё потеряно, – шепнул исправник.

Старшина покачал головой; но испуг был напрасный, – старушка миновала овин и пошла в поле, постояла недолго за овином, поглядела в сторону деревни Ляховой и возвратилась в дом.

– Ну, слава Богу, ушла, – сказал старшина.

– Надо ждать, Чуркин непременно явится: это, кажись, мать его выходила, значит, дожидается.

Старшина согласился с мнением Семена Ивановича. Деревянко вынул из кармана свой револьвер, осмотрел его и снова спрятал.

Настал полдень; деревенские женщины, в сопровождении своих ребятишек, с песнями отправились из селения к речке, у которой отдыхало стадо; у каждой из них имелось в руках ведро для молока. Затем они возвратились обратно в деревню и разошлись по домам, а засада все ещё находилась в овине, поджидая Василия Чуркина. По дороге из деревни Ляховой показались два человека; они шли медленной поступью и, изредка останавливаясь, о чем-то вели между собою разговор. Появление их не ускользнуло от внимания исправника; он обратился к старшине и сказал:

– Видишь, идут, не Чуркин ли это с кем-нибудь из своей шайки?

– Нет, это, должно быть, здешние мужички, – Чуркин так не пойдёт, – ответил тот.

Деревянко, на всякий случай, приготовил револьвер и держал его в руке. В лесу послышался выстрел.

– Что это такое значит? – спросил исправник у старшины.

– Охотник, знать, какой-нибудь выпалил, – сказал старшина.

– А я думаю, не наши ли это сражаются с разбойником?

– Зачем они туда пойдут? Небось, в овине сидят.

Два человека подошли по дороге к деревне; догадки старшины оправдались: это были крестьяне из деревни Барской и оба под хмельком. Вот они миновали овин, повернули в переулок и скрылись в деревне.

– Нет, знать, Чуркина мы тут не дождёмся: пронюхал как-нибудь об облаве, вот и нейдёт, – сказал Семён Иваныч.

– Надо подождать, долго сидели, а часик-другой куда ни шло, – заметил старшина.

– Скоро два часа, – взглянув на свои часы, проговорил исправник.

Старшина молчал. Прошёл и ещё час, а разбойника все не было. Только в половине четвертого, увидали они идущего скорой походкой от деревни Ляховой высокого человека, в длинном халате желтого сукна; он шёл, как волк, оглядываясь по сторонам.

– Вот это идёт Чуркин, – пристально вглядываясь вдаль, скороговоркой произнёс старшина.

У исправника при этих словах по телу пробежали мурашки, на лбу выступил холодный дот; Деревенко же был невозмутим. Все притаили дыхание.

Человек этот был действительно разбойник Чуркин. Он быстро подошёл к задним воротам, отворил калитку и скрылся на дворе. Исправник вполне убедился, что это был разбойник и совершенно притом растерялся.

Старшина посоветовал ему подождать нисколько минут, оправиться и затем приступить к делу.

Прошло десять минут; первым из овина вышел старшина, за ним исправник и его рассыльный.

– Ну, теперь не уйдёт, наш будет, – ободряя себя и своих спутников, сказал исправник, направляясь к дому Чуркина. Все трое подошли к задним воротам, попробовали было отворить в них калитку, но она оказалась запертой.

– Стой здесь, в случае, если разбойник покажется в воротах, то не давай ему ходу, бей в него из револьвера, – сказал исправник своему Деревянко.

– Слушаю, ваше благородие, – держа наготове оружие, отвечал тот.

– Ты, старшина, ступай справа около дома, а я пойду слева, у ворот сойдёмся, – шепнул Семён Иваныч начальнику волости.

Оба они, от волнения и страха, тряслись, как осиновый лист. Обойдя кругом дом, они сошлись у передних ворот его. Старшина поднял в деревне тревогу, на которую крестьяне явились немедленно, остановившись перед домом разбойника. Исправник, оглядывая окна той избы, заметил, что под одним из них валяются стекла от выбитого звена, и что само окно было заткнуто подушкою. Не прошло четверти часа, как ворота дома отворились, и на улицу из них вышла мать Чуркина, поклонилась исправнику и собравшимся крестьянам во главе старшины.

– Сын твой, Василий, дома? – спросил у ней исправник.

– Нет, кормилец, он у нас и не бывает, – проговорила та.

– Врёшь, старуха, мы сейчас видели, как он вошел в задние ворота.

– Не веришь, поди, сам погляди.

– Зачем это у тебя окно разбито?

– Ребятишки шалили и разбили его.

– Хорошо, мы с тобой после ещё поговорим. Старшина, бери народ и принимайся за обыск.

Тот скомандовал мужичкам, и в какие-нибудь пять минут, двор и самый дом Чуркина наполнились народом, принявшимся обшаривать везде, куда только было возможно проникнуть человеку. Исправник вошел в избу. Старик, отец Чуркина, встретил его поклоном.

– Василий дома? – спросил у него Семён Иваныч.

– Какой такой Василий, сын, что ли, мой? – вопросил старик.

– Ну да, мы сами видели, как он в задние ворота вошел.

– Нет, мы его два года уже не видали.

– Что с ним толковать, ребята, обыщите!

– Чего искать-то, ваше благородие, я сам бы его выдал вам, если бы он был здесь, – как бы обидясь, сказал старик Чуркин.

– Кто это у тебя на печи-то стонет? – спросил Семён Иваныч.

– Сноха, жена Василья; ей только вчера Бог дочку дал, вот она и мается.

– Ребята, поглядите, не лежит ли там ещё кто?

– Никого нет, одна только она мешается, взглянув на печь, доложили крестьяне.

– Подымай пол, зажигай огонь! – слышалась команда.

В избу вошёл Деревянко и доложил исправнику, что в задние ворота никто не выходил, а затем вместе с крестьянами принялся осматривать подполье.

– Хорошенько ищите, нет ли там тайников каких! – слышался голос исправника.

– Так не узнаешь, ваше высокородие, щуп бы надо, – кричал из подполья рассыльный.

Принесли шомпол от ружья и передали его Деревянко, который и начал им пороть землю, но ничего, по осмотру, не оказалось. Осмотрели чердак, крышу дома, трубу, печку, двор, но Чуркина не нашли: он как бы сквозь землю провалился.

Исправник, переговорив с родителями разбойника и ничего от них не допытавшись, вместе со старшиною и несколькими местными жителями, отправился из деревни в село Запонорье, для составления протокола о произведённом обыске. Идя дорогою, он вспомнил о становом приставе, который до сего времени не показывался. Послал в известный овин сказать ему, чтобы и он явился в правление. Деревянко и старшина исполнили его приказание и, догнав Семена Ивановича на мосту речки, доложили, что в овине, ни станового пристава, ни Корякина, ни г-на Шварца они не нашли.

– Куда же они девались? – сказал исправник, пожимая плечами.

– Не знаем, – отвечал старшина.

– Выстрел в лесу что-нибудь, да значит; вероятно, была какая-нибудь там оказия, – произнёс его высокородие.

– Все может быть, не прикажете ли осмотреть опушку леса, не там ли пристава?

– Оно следовало бы, пошлите туда сотского и несколько человек понятых.

Сотскому был отдан таковой приказ; он собрал человек двадцать народу и повёл их в лес.

Вся деревня Барская и село Запонорье были от такой тревоги на ногах; даже сам батюшка вышел на улицу полюбопытствовать, встретился с исправником, узнал, в чем дело, и пошёл к себе на пчельник.

Волостной писарь давно уже распорядился поставить самовар и приготовил закуску, зная, что исправник и бывшие с ним ничего в течении всего дня не пили и не ели, за что и получил от Семена Ивановича благодарность с пожатием руки.

– Пошлите, пожалуйста, в деревню Новую, к старшине, и скажите, чтобы они запрягли наших лошадей и ехали бы сюда, – сказал исправник волостному старшине, жадно допивая первый стакан чаю.

Вошедший сотский, осматривавший лес и доложил, что в лесу они никого не нашли.

– Странно, куда же это они могли деваться? – обратясь к старшине, сказал исправник.

– Да-с, здесь что-нибудь неладно, – наливая в стаканы китайский напиток, поддакнул ему тот.




Глава 8


Напившись чаю и закусив, чем Бог послал, исправник приказал подать себе бумаги и принялся за составление протокола об облаве на Чуркина; волостной писарь начал строчить под его диктовку, старшина продолжал сидеть за самоваром, а Деревянко поместился в уголке, а также потягивал китайское зелье. Вдруг, среди глубокой тишины, отворилась дверь, и в комнату вошёл становой пристав 1-го стана, которому было поручено наблюдать за Чуркиным с противоположной стороны его дома. Следом за ним вошёл и г-н Шварц.

– Скажите, пожалуйста, куда это вы пропали? – сурово спросил пристава исправник.

– Как это пропали? – снимая шинель, огрызнулся пристав.

– Вы извольте мне отвечать на вопрос, а не возражать! Я спрашиваю, где вы были?

– Ночью в овине сидели, а потом пошли в лес.

– Зачем? Кто вас туда посылал?

– Нечего нам было делать; рассчитали, что по пустякам лежать в овине дело не подходящее, думали – по лесу походим, может и наткнёмся на зверя.

– На какого это зверя?

– Всё на того же Чуркина, да, к сожалению, даром проплутали.

– В кого же вы стреляли?

– Ни в кого; г-н Шварц один раз действительно выстрелил на воздух для острастки.

– Хороши же вы после того! О себе знать дали, – уходи, мол, дальше, мы здесь находимся.

– Вы тоже, Семён Иваныч, ни с чем возвратились? – спросил исправника г-н Шварц.

– Из рук, окаянный, вывернулся, видели мы, как он во двор своего дома в задние ворота прошёл, собрали всю деревню, обыскали дом, но его не нашли, точно сквозь землю провалился, – сетовал исправник.

– Может быть, вошёл, да не он, – заметил господин Шварц.

– Он самый был, – добавил старшина.

Становой и г. Шварц присели к столу, за которым сидел старшина, и занялись чаепитием. Последний, опорожнив два стакана, обратился к исправнику с вопросом:

– Семён Иваныч, я больше теперь вам не нужен?

– А что?

– Так спрашиваю, отпустите меня домой.

– С Богом, отправляйтесь.

– Нельзя ли у кого лошадки достать, а то завтра до Загарья пешком не скоро доберёшься, да к тому же скоро смеркнется, одному опасно, – обратился он к старшине.

– Если угодно, на моей лошади можете доехать, – ответил тот.

Г-н Шварц, в знак благодарности, кивнул ему головою, простился с исправником, пожал руку приставу, раскланялся и хотел уйти. Исправник остановил его и попросил, чтобы он заехал в дом старосты деревни Новой и приказал кучерам запрячь лошадей и ехать в село Запонорье. Выходя из правления, г. Шварц наткнулся в дверях на какого-то мужичка, который тотчас же обратился к нему с вопросом:

– Как бы мне исправника увидать?

– Он здесь, войди, – ответил ему г-н Шварц и оставил правление.

Мужичок вошёл, остановился в передней, где рассыльный спросил его:

– Тебе что надо, дядя Михайло?

– Исправника нужно бы повидать!

– По каким таким делам?

– Это уж дело моё, поди, доложи ему.

Рассыльный доложил, вышел исправник и спросил:

– Что скажешь, голубчик?

– К вашей милости, передать кое о чем нужно.

– Что такое, говори?

– Дело секретное, надо бы наедине сказать.

Семён Иванович повёл дядю Михайлу в особую комнатку, где тот объяснил ему, что Чуркин выскочил из своего дома в окно и убежал в лес.

– Ты сам, что ли, видел это?

– Нет, мне его сосед говорил, Фома Осипов.

– Отчего же мне он сам лично не сказал о том?

– Побоялся, знать.

– Поди, приведи его ко мне.

Мужичок ушёл. Исправник обратился к приставу и начал читать ему нотацию за то, что он не исполнил его приказания, ушёл из овина и, благодаря только тому, Чуркин успел скрыться.

– Чем же я-то виноват?

– Тем, что, не во время оставили свою засаду и ушли в лес.

– Ушёл я потому только, что г-н Шварц и крестьянин Корякин сидеть в овине больше не пожелали и первыми вышли из него; один сторожить в овине я побоялся: неровен, думаю, час, заметят, ну, и шабаш, пришибут, и искать не с кого будет.

– Плохой же вы становой пристав, когда мужиков боитесь.

– Мужики ничего, а если бы Чуркин навернул: ся, что я мог с ним один поделать!

– Хорошо-с, я так в протокол ваше оправдание и запишу, пусть прочтёт губернатор.

– Как вам угодно: мне жизнь дороже, чем служба, это вы только одни бесстрашные.

Вошёл Фома Осипов, сосед Чуркина.

– Это ты видел, как Чуркин в окно выскочил? – спросил его исправник.

– Я, батюшка Семён Иваныч. Сижу это под окном, да гляжу, – домик-то мой напротив, – раз, слышу, окно вылетело, стекла так и задребезжали, а потом, смотрю, выскочил из него сам Василий Чуркин, в одной рубашке, босиком, и побежал через дорогу к моему овину, а оттуда махнул в лес и был таков. А потом уже и вы следом за ним на улицу пожаловали. Вот, думаю, немножко его не захватили.

– Кто ему сказал, что мы следим за ним?

– Мальчишка-караульный, который на вышке у его дома сидел; он как увидал, что вы из овина-то вышли, сейчас ему весть подал, а он, тово, в окно и выскочил. Теперь где его поймать? Небось, далеко укатил.

– Отчего же ты мне тогда не сказал?

– Как сказать? Опасно, узнают, ну, и, капут: доносчик, скажут, а за это, сами знаете, как он с нашим братом рассчитывается: или дом сожжёт, или самого убьёт, а не то лошадку уведёт, – пастухи-то все его приятели.

– Слышите, что говорит? – сказал Семён Иванович, становому приставу.

– Да-с, слышу.

– Теперь сознаёте, какую вы непростительную оплошность сотворили? Чуркин пробежал в лес мимо того самого овина, в котором вы находились.

– Извините, с кем грех, да беда не случаются, – проговорил пристав.

– Какие тут извинения! Под суд за это, вот что. Пусть сам губернатор видит, с какими чиновниками приходится мне служить, – горячился его высокородие, шагая взад и вперёд по комнате, заложив руки за спину.

Становой стушевался и стоял, упёршись одною рукой на стол, склонив голову. Долго Семён Иванович читал ему нотацию, но наконец успокоился, уселся за стол и сказал писарю:

– Садитесь и пишите.

– Что прикажете?

– «Приняв в соображение, что отец и мать Чуркина укрывают его, что также следует отнести и к жене его, живущей в одном с ними доме, я передаю обстоятельство это судебному следователю 1-го участка, для произведения предварительного следствия обоих поступков. Поступок же станового пристава 1-го стана, оставившего свой пост преждевременно, вследствие чего Чуркину дана была возможность убежать, так сказать, сквозь руки, имею честь представить на благоусмотрение вашего превосходительства».

Выслушав такие слова, становой пристав ушёл в другую комнатку, где находился волостной старшина, и попросил налить ему водки.

– Напрасно тревожитесь, сударь, пусть его горячится и пишет, что ему угодно, ничего не будет, – стараясь ободрить пристава, шептал ему старшина.

– Досадно, братец! Что я, нарочно, что ли, ушёл из овина!? – осушая стакан Панфиловской влаги, ответил тот.

Окончив протокол, исправник уложил донесение в конверт, приказал позвать к себе сотского и отправил его прямо к губернатору. В то же время, об этом же неудачном деле послано было донесение товарищу прокурора московского Окружного суда, г. Фуксу, и местному судебному следователю. Волостной писарь и крестьяне были отпущены по домам.








– А что, кучер мой приехал? – спросил исправник.

– Здесь он, у крыльца стоит, – ответил сотский.

– Скажи ему, чтобы он въехал на двор, я здесь ночую.

– Семён Иваныч, мне можно отправляться? – осведомился пристав.

– Нет, нельзя, завтра нужно будет ехать нам с вами на обыски, – сказал начальник уезда.

Становой наклонил голову и убрался в соседнюю комнату; старшина озаботился насчёт постелей, и через час в волостном правлении всё утихло, слышалось только всхрапывание утомившихся чинов уездного начальства.

Теперь обратимся к Чуркину. Разбойнику не было известно о предстоявшей на него облаве, так сумел исправник её устроить. Будучи в деревне Ляховой, в доме крестьянки Щедриной, у которой он уже давно свил себе тёплое гнёздышко и где был как свой человек, он и не воображал о грозящей ему опасности и пошёл в свою деревню, имея при себе пистолет, без всякой опаски, рассчитывая, что если бы что и случилось, то его предуведомили бы. Но полиция разбойника, как видно, на этот раз дала промах.

Войдя в избу, Василий разделся, уселся за стол и попросил у матери что-нибудь закусить. Не успела она ещё покрыть скатертью стол, как находившейся на вышке меньшой брат его, запыхавшись, вбежал в избу и закричал.

– Братец, спасайся, полиция от овина идет!

Чуркин вышел из-за стола, перекрестился, дал прыжок, как зверь и, выскочив в окно на улицу, крикнул:

– Матушка, заткните чем-нибудь окно! – перебежал улицу и скрылся в лесу.

Пробежав вглубь его с четверть версты, он остановился и присел на травку отдохнуть. Тут он обдумал, что назад ему возвращаться теперь опасно, так как могут устроить и новую засаду, а потому снова поднялся на ноги и зашагал в чащу.

Когда уже начало смеркаться, и густой туман стал одевать собою высокую траву, Чуркин вышел из лесу и окольными путями через поля и овраги достиг до удельного леса, тянувшегося от Карповской волости до деревни Костиной на пространстве более шести вёрст, а в ширину вёрст на пятнадцать. Оглянувшись кругом и что-то сообразив, он быстро скрылся в том лесу. Шёл он по нему напрямик, без дороги; проводником ему были одни звезды небесные, да природная смекалка. В самой глубине леса находился хутор одного из московских монастырей. В хуторе том жили в то время шесть старушек монахинь, к которым и пробирался теперь Чуркин.

В хуторе этом разбойнику несколько раз приходилось жить по неделе и по две в то время, когда уже от преследования ему некуда было деваться. Монахини принимали его не как разбойника, а как человека странного, отрёкшегося от мира сего и ведущего скитальческую жизнь.

Стало уже рассветать, когда он подошёл хутору, постучался в окно кельи и проговорил вкрадчивым голосом:

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!

– Аминь. Кого Бог посылает к нам? – послышался голос из кельи.

– Я, раб Божий Пётр, – отвечал он на вопрос.

Дверь кельи отворилась, Чуркин вошёл в хижину, помолился на икону и сел на лавку.

– Откуда Бог несет? – спросила его одна из монахинь.

– От Саввы Преподобного возвращаюсь, – заговорил разбойник и стал рассказывать такие небылицы, что другой странник подобных не придумает, и при этом добавил, что на него дорогою напали злые люди, ограбили и оставили только в том, что на нем находилось.

Монахини, слушая его, творили молитву и в конце предложили ему отдохнуть на свежем сене, убранном в сарае, куда он и отправился.

Лучшего убежища в опасное для Чуркина время и искать было нельзя. При том в этом лесном жилище монахинь не было ни одного мужчины.

Сон Чуркина был продолжителен; как ни крепко было его здоровье, а усталость взяла своё; он проспал до сумерок, после чего перекусил немножко, простился с монахинями и пошёл по направленно к Ильинскому погосту.


* * *

1-го июля исправник поднялся с постели часу в шестом утра, с мыслью собрать понятых и отправиться на поиски Чуркина, по указанию содержавшегося в Богородском тюремном замке, в деревню Теренькову. С ним вместе поднялись пристав с волостным старшиною, а вскоре прибыл в Запонорье и пристав 2-го стана Протопопов, за которым ещё с вечера был послан в Павловский Посад нарочный. Обсуждая вопрос, как приступить к обыску дома крестьянина Карася, они пошли пригласить для содействия при обыске крестьян из деревни Заволенье, так как на жителей деревни Тереньковой исправник в этом случае не надеялся.

После кратковременной беседы их, к крыльцу волостного правления были поданы лошади исправника и становых приставов; кучерам было приказано трогать, и кони понеслись по дороге на деревню Теренькову. Проехав несколько вёрст, на пути из села Загарья на деревню Новую, исправник заметил в кустах водружённый в землю деревянный крест:, подъехав к нему, он приказал кучеру остановить лошадей, подозвал к себе станового пристава 1-го стана и спросил у него:

– В память чего поставлен этот крест?

– На этом месте был убит Чуркиным староста деревни Ляховой, Киров.

– Давно это было?

– 9-го мая 1872 года.

– При каких обстоятельствах было совершено это убийство?

– Киров ехал с базара из села Загарья, один в телеге, за ним неподалёку тянулись под хмельком другие мужички, вот они и видели, как из кустов вышел Чуркин с ружьём, прицелился в Кирова и убил его наповал, а затем, не спеша, скрылся в кусты, догонять убийцу никто из них не осмелился, боясь за свою жизнь, – доложил его благородие.

– За что же он убил его?

– Староста Киров был вызван в Окружный суд свидетелем, по делу брата Чуркина Степана и показал не в его пользу, вот он и поклялся отомстить ему за это. Степана тогда сослали в Сибирь.

– Ну, хорошо, садитесь. Деревянко! Набей-ка мне в трубку табаку, – сказал исправник.

Тот исполнил приказание, не сходя с козёл, кони снова помчались, и вскоре полицейские власти прибыли в деревню Заволенье. Деревянко был послан отыскать сельского старосту Кирикова, который вскоре явился и подошёл к, исправнику, отвешивая низкие поклоны.

– Вот что, братец, собери человек 30 мужиков и приведи их ко мне, – сказал ему отец-командир.

– Слушаю-с, ваше высокородие.

– Ну, марш, да поживее.

Мужички собрались. Исправник объяснил им причину, по которой он обеспокоил их, и попросил их сейчас же отправиться в деревню Теренькову. Те, по своему обыкновенно, почесали затылки, переглянулись друг с другом и подумали: «принесло же их в самую рабочую пору», но делать было нечего, поплелись, по указанию начальства.

Путь был не длинен. Власти опередили мужичков за версту от деревни и с ними вместе вступили в неё. Тереньковские обитатели, увидав толпу людей, а впереди оной исправника с двумя приставами, не на шутку всполошились и оставались в недоумении, размышляя: «зачем это, мол, принесла их сюда нелёгкая?»




Глава 9


Бегавшие по деревне ребятишки, завидя нежданных гостей, торопливо убрались по домам и оповестили домашних о прибытии чужих мужиков и начальства, а те, желая полюбопытствовать, что все это значит., высунули в окна свои шершавые головы, и затем один за другим высыпали на улицу.

– Где здесь староста живет? – прокричал Деревянко первому встречному крестьянину.

– А вон там, видишь, домик с зелёными окнами, это он самый и будет, – отвечал тот.

Староста, не дожидаясь вызова, был уже за воротами и, торопливо направившись к экипажам начальства, отвесил ему поклон и стал, как лист перед травою.

– Ты здешний староста, Иван Иванов? – спросил у него исправник.

Точно так, ваше высокоблагородие, – ответил тот.

– Где дом крестьянина Карасёва?

– Вот тут, неподалёку…

Исправник вышел из своей брички; примеру его последовали и становые пристава. Заволенским крестьянам дан был знак двинуться вперёд, а затем им приказано было окружить дом Карася и никого из него не выпускать. Команда над ними была поручена приставу Николаю Алексеевичу Протопопову. Оставив двадцать человек понятых на улице, исправник повёл остальных на двор, за ними последовали становой пристав 1-го стана и староста.

Ульян Тимофеевич Карасёв находился дома; с поклонами он принял своих гостей, но при этом, видимо, растерялся.

– Чуркин у тебя? – спросил его исправник.

– Зачем он ко мне зайдет? – ответил тот.

– Ты всем приют даёшь, знаем мы тебя!

– Оно точно, даю; на то у меня и постоялый двор.

– Нечего с ним даром слова тратить, нуте-ка, ребята, принимайтесь за обыск, да смотрите, каждую норку ощупайте: здесь, говорят, всякие тайники имеются для беглых и разбойников, – сказал Семён Иванович.

Понятые, становой пристав и старосты стояли, как вкопанные.

– Ну, что ж вы, истуканы, что ли, какие? Принимайтесь за то, что вам приказано, а ты, Иван Иваныч, останься при мне, – обратясь к старосте деревни Тереньковой, сказал исправник.

– С чего же прикажете начинать? – спросил пристав у исправника.

– Первоначально осмотрите двор, сеновал и самую крышу его, а потом уже и самый дом.

Работа закипела. На сеновале были найдены два спящих человека; один из них оказался сыном хозяина дома, а другой был принят понятыми за разбойника Чуркина. Для того, чтобы арестованный каким-либо образом не улизнул, он тотчас же был связан. Исправник, обрадованный таким счастливым исходом, приказал привести арестованного в избу, но каково же было его разочарование, когда он увидал, что это вовсе был не Чуркин, а какой-то неизвестный оборванец.

– Ты кто такой? – спросил у него исправник.

– Крестьянин Бронницкого уезда, села Степановского, Василий Тимофеев.

– Как ты сюда попал?

– Дорогою проходил, утомился и зашёл отдохнуть.

– Зачем же ты под сено спрятался?

– Не поздоровилось маленько, озноб напал, вот я и лёг, где потеплее.

– Паспорт есть у тебя?

– Как же имею, вот он, – доставая из-за голенища сапога свёрнутый, измятый и испачканный паспорт, ответил тот.

Семён Иванович бережно развернул плакатный вид[10 - Плакат – (нем.). 1) плакатный паспорт. Вид на жительство, выдаваемый из уездного казначейства податному сословию, для отлучек из постоянного места жительства.] незнакомца и с трудом только разобрал, что плакату этому срок истёк год тому назад.

– Паспорт-то твой, голубчик, давненько взят?

– Переменить, ваше благородие, не успел.

– Бродяга ты, как я вижу. Староста, убери его куда-нибудь, да смотри, чтобы стрекача не задал; гусь-то, как видно, из хороших.

– Цел будет, – отвечал тот и отдал его в руки своих односельчан.

– Искали волка, а поймали зайца, – протянул себе под нос Семён Иванович, смотря вслед уходившему бродяге.

По тщательному осмотру исправником дома Карася, он оказался во всех отношениях приспособленным для укрывательства тёмных личностей. В овине навалена была солома, на которой видны были углубления, примятые ночлежниками; в сарае, стена которого выходит в поле, под самой крышей положены были, в виде палатей, жерди, на которых постлано было сено, порядком ужо примятое ночлежниками; в самой крыше проделано было отверстие, в которое свободно мог пробраться человек и скрыться; под самым домом устроено также логовище для отдыха; в задней половине самого дома помещалось питейное заведёте, которое содержал крестьянин Зарайского уезда, Трофим Михайлович Тарусин; в комнатке же, выходящей окнами на улицу, жил сам Карась и пускал к себе ночевать любого, кто бы только ни пожелал.

– Однако, брат, я вижу, человек-то ты ловкий, хорошо устроил ночлеги, – заметил Карасю исправник.

– Нельзя же: летом в избу никого не загонишь, каждый наружу лезет, – ответил тот.

– Я не к тому говорю, а зачем ты бродягам приют даёшь?

– У них на лбу, небось, не написано об этом, всякого пускаем, тем живём.

– Чуркин бывает же у тебя?

– Может, и заходит, кто его знает? Спрашивать не станешь, кто он и откуда.

– Разве ты его в лицо не знаешь?

– Нет, слыхал об нем; все говорят о Чуркине, а какой он из себя, спросить не догадывался.

Исправник, понимая, что от Карася ничего не допытаешься, оставил с ним разговор и принялся писать протокол об осмотре дома и о поимке бродяги, приказав, чтобы понятые шли в свою деревню и там дожидались его.

Через полчаса, исправник отвёл становых к сторонке и объявил им поход на деревню Барскую.

– Как же мы это устроим? спросил у него пристав 2-го стана, г. Протопопов.

– А вот как: из деревни Заволенье мы двинемся туда лесом; одну часть понятых расставим по опушке леса, в виду деревни Барской, а другую часть отведём окольными путями к деревне Ляховой и таким образом окружим всю местность, где, как я полагаю, должен находиться Чуркин. Я с Деревянко и сельским старостою деревни Заволенья по задворкам пройду деревню Барскую, оставлю их у задних ворот дома Чуркина, а сам войду через передние ворота и сделаю обыск в доме.

– Одним вам входить в дом опасно, возьмите в помощь кого-нибудь из нас, – сказал Протопопов.

– Ну, хорошо, я возьму с собою пристава 1-го стана.

– Конечно, надо взять, а то неравен час, одни вы там ничего не поделаете, – добавил Николай Алексеевич.

– Мужичкам же следует внушить, чтобы они в случае, если заметят бегущего из деревни к лесу Чуркина, вышли бы из засады и перехватили его, – добавил Семён Иванович.

Становые выслушали его распоряжение со всем вниманием, отошли в сторонку, переглянулись между собою, пожали плечами, как бы желая сказать: «напрасно, мол, г. исправник, беспокоитесь: Чуркин не так глуп, как вы думаете»; затем уселись в свои тарантасики и покатили следом. за бричкой исправника в деревню Заволенье.

Мужички усиленным маршем добрались до своей деревушки; исправник и становые пристава, оставив своих лошадок в Заволенье, повели крестьян лесом к деревне Барской. Окружив её, по заранее составленному плану, исправник произвёл обыск в доме Чуркина, но без успеха. Кроме отца его, никого в нем не нашёл; жена разбойника лежала больной; разбитое окно было заткнуто той же подушкой; на лавке лежал жёлтый халат.

– Чья эта одежда? – спросил Семён Иванович.

– Моя, ваше высокородие, – отвечал старик.

– Врёшь, в этом халате я видел сына твоего, Ваську разбойника.

Старик молчал.

– Что ж ты мне не отвечаешь?..

– Нечего отвечать, потому и молчу.

Не желая даром тратить время, исправник оставил деревню Барскую и отправился лесом на деревню Ляхову; по дороге он наткнулся на станового пристава Протопопова, который со своим отрядом крестьян занимал указанный ему пункт.

– Ну, что, Николай Алексеевич, новенького?

– Ничего, стоим, по вашему приказанию.

– Никого не видали?

– Нет, ни души, хоть бы кто-нибудь показался, один нищий только прошёл.

– Берите понятых и пойдёмте в деревню.

Ляховцы, перепуганные появлением властей с понятыми, поняли, в чем дело, но были с тем уверены, что взять им в деревне нечего: Буркина там не было. Власти, не приглашая даже деревенского старосту, торопливо вошли в дом крестьянки Щедриной и спросили у неё:

– Говори, Елена, куда спрятала, Чуркина?

– Какого Чуркина?

– Ваську, твоего приятеля?

– Зачем он мне, на какой ляд?

– Смотри, угодишь ты за него в. тюрьму, – пригрозил ей исправник и сделал распоряжение насчёт обыска.

Обшарили всё, но Чуркина не нашли. Позвали деревенского старосту; исправник покричал на него, потопал ногами за то, что он делает поблажку разбойнику, да тем и ограничился. Заволенские мужички были отпущены домой.

Когда Семён Иванович садился в свою бричку, к нему подошёл плюгавенький мужичок и сказал:

– Ваше благородие, у меня есть кое-что сообщить вам!

– Говори, что такое?

– Чуркин-то явился, я, видел его вчера в нашем лесу, с двумя его товарищами; они давненько здесь похаживают.

– Василья Чуркина ты вчера видел? – уставив на него глаза, с удивлением спросил исправник.

– Нет, не Василья, а Степана, брата его, который был сослан в Сибирь.

– Ну, хорошо, братец, спасибо, – сказал исправник.

– На чаёк бы с вашей милости за это следовало.

Семён Иванович вынул из кармана какую-то монету и, передав её ему, спросил при этом:

– А не слыхал ты, где он более всего пребывает?

– Говорили, в деревне Елизаровой, у Луки Иванова главный притон имеет.

– Ну, ладно, трогай, крикнул, своему кучеру отец-командир.

– Куда прикажете?

– В Запонорье!

Арестант Степан Чуркин, как выяснилось, по решению временного отделения московского Окружного суда, в г. Богородске, 27-го сентября 1872 года, за кражу ржи у крестьянина деревни Ляховой, Щедрина, был приговорён к лишению всех имевшихся у него особых прав и преимуществ[11 - Особые права и преимущества почётного гражданина заключались в свободе от рекрутской повинности, от подушного оклада, от телесного наказания, в праве именоваться во всех актах почётным гражданством, а также участвовать в выборах по недвижимой в городе собственности и быть избираемыми в городские общественные должности.] и к ссылке в Енисейскую губернию, где и был водворён в Красноярской области, Погорельской волости, в деревне Тискиной.

Возвратившись в волостное правление, исправник сообщил бывшим с ним приставам о тех сведениях. которые он получил относительно появления Степана Чуркина, и поручил им наблюдать за ним и постараться изловить его, а затем простился с ними и уехал в Богородск.


* * *

Дней через пять, к становому приставу, г. Протопопову, жившему в то время в Павловском Посаде, приведена была арестованная подозрительная женщина, которая объяснила, что она мещанка из Лосиного острова, Марья Иванова Пименова.

– Зачем ты сюда попала? – спросил её становой.

– Так пришла, к знакомым, – отвечала она.

– Кто же у тебя есть знакомые?

– Мало-ли их, всех не перечтёшь.

– Ты не ври, а говори правду, за ложные показания в тюрьму сажают.

Баба замялась, опустила голову и ничего не отвечала. Пристав отвёл её из канцелярии в другую комнату, обласкал и сказал:

– Скажи по совести, зачем ты пришла в Посад?

– Разбойник Чуркин меня сюда прислал за знакомой ему женщиной, но я её не нашла.

– Где же он находится?

– В лесу живёт около деревни Барской.

– Один или ещё с кем?

– Трое их там: Иван Сергеев и Константин Новиков.

– А во что Чуркин одевается?

– В разном ходить, то в немецком сюртуке, то в казакине, а на голову и бороду приклеивает чужие волосы.

– Парик носит, иначе сказать?

– Кто его там знает; сегодня он рыжий, а завтра весь седой, как лунь.

– А приятели в чем одеты?

– Сергеев носит военную фуражку с кокардой, вместо армяка серую шинель с жёлтыми пуговицами, а Новиков в сером зипуне.

– Знает ли об их пребывании кто-нибудь другой, кроме тебя?

– Как не знать? Знают: крестьянин Макар, из деревни Коротковой у него бывает, да ещё какой-то Пухов.

Получив такие сведения, пристав составил протокол. Пока он его писал, женщина та успела скрыться, все поиски за ней по Посаду остались тщетными. Баба та была, знать, ухарская.

Между тем, от судебного следователя исправник продолжал получать отношения, с требованием поторопиться с поимкой Чуркина, а тот, со своей стороны, продолжал бомбардировать тем же самым станового пристава, который уже несколько недель не был у себя дома, занимаясь дознаниями о разбойнике, который слонялся в окрестностях села Запонорья.

Будучи однажды в деревне Ляховой, становой пристав 1-го стана зашёл в дом вдовы убитого старосты того селения, Петра Кирова, чтобы справиться у неё, когда и в какое время Чуркин бывает у Щедриной, но она ничего не могла ему объяснить.

– Ты сама-то видала его когда?

– Как же, батюшка, видала; он недавно вызывал меня к себе.

– Зачем же такое?

– А вот, я вам всё расскажу. Приходит это ко мне дядя Трофим, муж Домны Щедриной, да и говорит: «Тебя, тётка Аграфена, Василий Чуркин желает видеть». «Зачем такое?» – спрашиваю. «Не знаю, ты уж побывай у него, а то ведь сам к тебе придёт, тогда хуже будет». «Я боюсь», – говорю ему. «Чего бояться? Мы тебя с женой к нему проводим». Я посоветовалась с зятем и согласилась отправиться. Вот прихожу я с ними в лес, – версты три шла – завели меня куда-то в чащу, завязали мне глаза, провели ещё с версту, тут остановились, сняли с меня платок, и я увидала разбойника, лежащим на траве, с двумя его сотоварищами. «Кланяйся, что ж стоишь!» – сказала мне Щедрина. Я поклонилась.

– Здорово, тётка Аграфена, знаешь, зачем я позвал тебя сюда?

– Не знаю, кормилец, – говорю ему.

– Тебе известно, за что я убил твоего мужа?

– Почём мне знать, тебе лучше известно.

– А ты не гордыбачь; когда спрашиваю ласково, то и отвечай так же.

Тут у меня закружилась голова, в глазах потемнело, и я упала без памяти….

– Ваше благородие, в Запонорье в набат бьют; Чуркина, знать, поймали; я думал сначала, пожар, но дыма не видать, поедемте туда, сказал вошедший в избу кучер пристава.

– Едем, – крикнул тот, схватив свою фуражку, – а к тебе, тётка Аграфена, я ещё заеду, – добавил становой и торопливо вышел из избы.




Глава 10


Выбравшись на улицу, становой пристав стал прислушиваться к набатному звону, который уже утихал; но несмотря на это, он сел в свой тарантас и поехал в Запонорье узнать, что там такое произошло. Добравшись до деревни Барской, он несколько удивился тому, что на улице её никого не было, несмотря на то, что в Запонорье, всего только через речку, недавно били в набат. При переезде через мостик, становому попались на встречу несколько мужичков, у которых он спросил:

– Ребята, вы откуда идёте?

– Из Запонорья, ваше благородие.

– Что там такое случилось?

– У отца дьякона баня загорелась, да потушили, – ответили они.

Пристав, рассчитав, что ехать в село было не за чем, приказал кучеру поворотить лошадей и ехать опять в деревню Ляхову, чтобы докончить расспросы о Чуркине. Аграфена Савельева, вдова убитого разбойником старосты, была дома. Пристав, усевшись на лавку и закурив сигару, просил Аграфену докончить свой рассказ.

– На чем же это я остановилась? Вот уже и забыла, – сказала та.

– Дурно с тобой сделалось, вот на чём, – напомнил ей становой.

– Ну, вот, сударик ты мой, сколько времени я без памяти была, сказать того не могу, только, когда опомнилась, вижу, что Чуркин стоит около меня. – «Ну, опомнилась, теперь вставай и слушай, – сказал, он мне. Я кое-как поднялась на ноги, огляделась кругом, смотрю – народищу много: кроме Домны, её мужа, да двух разбойников, сидел на траве Давыдковский крестьянин Яков Куранов. «Убил твоего мужа за то, что он сослал моего брата Степана в Сибирь, вот и всё, что я хотел сказать тебе, чтобы ты знала, да другим передала, как я с доносчиками умею расправляться», – сказал мне Чуркин. После того он налил стакан водки и говорит мне: «Пей!» Я отказалась, за меня выпил муж Домны – Трофим.

– Денег с тебя он не просил? – полюбопытствовал пристав.

– Нет, о них он не разговаривал. Потом завязали они мне глаза и повели обратно. Шли мы долго; только за версту от деревни сняли с меня повязку, вывели на тропинку, и я кое-как добралась до дому.

– А Домна с мужем куда девались?

– Они опять назад к Чуркину пошли.

Становой, чтобы уличить Домну Иванову и её мужа в близких отношениях с разбойником, вызвал их к себе и сделал им очную ставку с вдовою убитого Кирова – Аграфеною Савельевою. На все данные им вопросы, они отвечали отрицательно-, улики Аграфены сыпались на них, как об стену горох. Домна и сожитель её говорили одно: «Знать не знаем и ведать не ведаем».

Пока пристав 1-го стана возился с соучастниками разбойника, пристав из Павловского Посада, г. Протопопов, исполняя приказания исправника, производил в деревне Барской осмотр дома Чуркина, в виду того, что по всем донесениям, он в то время находился в доме, но разбойника в нем не нашёл. Во время обыска ему сказали, что становой пристав находится в деревне Ляховой. Узнав это, он отправился к нему поговорить, как и что нужно делать, оставив, между прочим, сторожить дом Чуркина двух сотских.

Когда уже смерклось, оба становые пристава, чтобы заморить червячка, из Ляховой прибыли в село Запонорье. С полчаса после их приезда явился волостной старшина, помялся немножко, откашлялся и сказал приставам:

– Чуркин-то опять у нас из под рук вывернулся!

– Это как же так? – спросил г. Протопопов.

– Так-с; в то время, как вы обыскивали его дом, он успел спрятаться в клети на дворе.

– Клеть-то мы, небось, осматривали!

– Это все равно, он сидел тогда в подполье.

– Да в клети никакого подполья нет!

– Значить есть, но догадаться о том было нельзя, такая там лазейка имеется.

– Ну, что ж, всё-таки со двора ему уйти было нельзя: у передних и задних ворот мною были поставлены на карауле сотские; они бы его не выпустили.

– Они и стояли, но потом захотели попить чайку, а Чуркин в это время, укутавшись в жёлтый халат, вышел из дому в задние ворота, теперь и ищите его.

Скрыть этого обстоятельства было нельзя; донесли исправнику, и затем пошли следствия, да дознания; сотские угодили, за неисполнение приказания, под уголовный суд, а становые получили строгий выговор.


* * *

Дни шли своим чередом: полиция продолжала поиски разбойника, но изловить его никак не могла. В начале июля пристав 1-го стана с понятыми делал облаву на одно селение, находящееся в трёх верстах от деревни Дубровки, а между тем, Чуркин с своей шайкой, в которой находились его есаулы, Сергеев и Новиков, пировал с крестьянами в лесу, неподалёку от упомянутой выше деревни, вместе с крестьянами деревень: Дубровки, Загряжской и Велевой. Там же вместе с ними были молодицы и красные девушки; первые пили водку, а последние грызли орехи и ели пряники, купленные на деньги разбойника. Лес оглашался хороводными песнями. Чуркин ходил в хороводе, попеременно с Новиковым и Сергеевым. Разбойник имел звонкий, приятный голос, И песнями его все заслушивались; возьмёт, бывало, балалайку, выпрямится, заломит поярковую шляпу набекрень, приосанится, тряхнёт кудрями, да затянет свою любимую песенку – так заслушаешься. Песенка эта сочинена была им самим, и нам довелось её записать со слов одного из причётников села, находящегося неподалёку от Запонорья Приводим её целиком:

«Я люблю тебя, мать-природушка,
Молодецкий дух, воля-вольная!
Из-за вас готов перенесть я все,
Мне мила одна жизнь раздольная.
Всё отдать я рад лесу тёмному,
Другу милому, закадычному,
Хоть не раз в лесу сильно маяться
Приходилось мне, горемычному.
Всем пожертвовать я готов всегда
Дорогой, святой, славной волюшке,
Лишь одним я ей не пожертвую –
Нежной ласкою милой Олюшки.
Для неё, красы, – на все подвиги
Я решусь всегда, без смущения,
Для неё, красы, я готов пойти
На печаль, тоску – преступления.
Я люблю тебя, мать-природушка,
Молодецкий дух, воля вольная,
Из-за вас готов перенесть я всё,
Мне мила одна жизнь раздольная».

В этой песне он изливал всю свою душу; пропоёт, бывало, её, да и давай трепака отплясывать, а случалось когда, под хмельком, и поплачет. Из этого можно заключить, что пролитая им кровь человеческая не совсем ещё загубила в нем совесть, и он нередко чувствовал раскаяние.

О пирушке этой в Дубровском лесу становой пристав узнал только на другой день, собрал народ и отправился на место гульбища разбойника, окружил его со всех сторон, рассчитывая застать Чуркина врасплох, но, увы, опоздал: тот был уже далеко от того места, в Ильинском погосте.

Пикетчики, расставленные по всем путям-дороженькам, пропускали его, не останавливая, получая за то на водку. Слухи о таком упущении дошли до помощника начальника жандармского управления в Богородском и Дмитровском уездах, г. Кузьмина, о чем он и дал знать письмом Богородскому исправнику.

Исправник навёл о том справки и получил подтверждение, но уличить пикетчиков в их преступных деяниях не мог, да и положительных доказательств взять было не от кого.

Между тем, брат Василия Чуркина, Степан, начал заявлять о себе кражами со взломом и конокрадством. Уездное начальство первоначально всем этим слухам не верило, но когда получило официальное извещение о его бегстве, то приняло самые энергичные меры к его поимке.

Степан Чуркин – невзрачный мужичонка, готовый на любые преступления, в особенности на кражи. Что же касается слухов о совершенных им убийствах, то они не подтверждались, да и как было возможно узнать, обагрены или нет руки его человеческой


кровью, когда не было на то никаких ясных доказательства Он принялся за своё пагубное ремесло раньше своего брата Василия и за то вскоре угодил в Сибирь. По его-то стопам пошёл и последний, а уж когда попал он на эту дорожку, то сойти с неё не мог: сильная натура, да любовь к воле и к лесу сделали его волком.

Исправник распорядился, в виду появления Степана Чуркина, учредить в Запонорской волости ещё три новых пикета и следить, главным образом, за деревней Елизаровой, в которой, по новым сведениям, Степан действительно имеет своё главное пребывание у крестьянина Луки Иванова Кекиша.

Как-то ночью пристав 1-го стана, с тремя сотскими, пробрался в деревню Елизарову и засел в бане упомянутого крестьянина Кекиша. Когда уже рассвело, они заметили шедшего по задворкам какого-то человека и разглядели, что это был никто иной, как Степан Чуркин. Они видели, как он вошёл в ворота дома Кекиша и, спустя четверть часа, решились выйти из своей засады и быстро вошли в сказанный дом.

Степан Чуркин сидел за столом и пил чай, вместе с хозяином дома и его женою. Вошедших он встретил словами:

– Ну, небось, рады теперь, берите, я сопротивляться не буду.

– Да, брат, погулял и довольно, выходи из-за стола-то, будет нежиться, – ответил ему пристав.

– Успеешь, дай чашечку допить.

Крестьянин Кекиш сидел, как приросший к лавке; он чувствовал, что за пристанодержательство сибирского выходца по головке его не погладят.


* * *

Сотские скрутили Степана и вместе с ним забрали и Кекиша; наряжён был усиленный конвой из местных крестьян, которым и приказано было отвести Степана с Кекишем в Запонорское волостное правление, где их заковали в кандалы и на подводах отвезли в Богородск.

Поимка Степана Чуркина заставила брата его Василия быть ещё осторожнее относительно пребывания своего в деревнях Барской и Ляховой. Нашлись и такие люди, которые пожелали выдать его живым или мёртвым. К исправнику стали являться с такими предложениями крестьяне, но он плохо им верил.

Однажды являются к нему два мужичка и говорят:

– Ваше высокородие, мы к вашей милости.

– Что вам надо, ребята?

– Угодно вам, мы возьмём Чуркина.

– Сделайте одолжение, за это награду получите.

– Да не одного, а вместе с его шайкою, именно: Сергеевым, Новиковым и Евсеем.

– Где же вы их возьмёте?

– Там, около нас, вблизи Запонорья.

– Вы из какой деревни?

– Из Яковлевской, Запонорской волости. Только соблаговолите на расходы что-нибудь.

– Сколько же вам нужно?

– Четвертную бумажку на первый раз.

– Таких денег я вам не дам, а вот пять рублей могу.

– Мало будет.

– А потом, когда поймаете, остальные додам.

– Где же, по вашему, больше бывают эти разбойники?

– Видели мы их в деревне Загряжской и у Дубровки.








– Смотрите, мужички, правду ли вы говорите?

– Вот тебе Царица Небесная в поруки, сказали – поймаем и не солжём.

– Ступайте, принимайтесь за дело, – провожая крестьян, говорил Семён Иванович.

Затем от волостного старшины Куликова к исправнику был прислан портной, который также предлагала поймать Чуркина.

– Ты разве знаешь разбойника? – спросил у него исправник.

– Как не знать! В доме у него несколько раз бывал.

– Зачем?

– Он мне новый сюртук сшить заказал.

– Как же ты с ним познакомился.

– В лесу он меня встретил. Иду это я, в прошлое воскресенье по Ляховскому лесу, гляжу – из-за кустов выходят четверо. «Стой», кричит один из них. Я остановился, а самого дрожь так и пробирает; «Ну, думаю, пропал», и начал читать: «Да воскреснет Бог». «Ты портной?» – спрашивает другой, чёрный такой, а глаза так и блестят. «Да, портной», – говорю. «Сюртуки шьёшь?» «Шью, а что?» «Вот мне нужен сюртук, сошьёшь?» Ну, тут я немножко оправился, снял с него мерку, да и спрашиваю: «Куда одёжку прикажете доставить?». «В деревню Барскую, в дом Чуркина, за ценой не постою, только сделай получше», сказал разбойник, вынул мне красненькую бумажку и сказал; «это тебе в задаток будет». Я поклонился и пошёл. «Стой, – слышу опять. – Когда будет готово?» «Через десять дней принесу», – ответил я. Тем всё и кончилось.

Исправник дал ему нужные наставления и отпустил его.

К становому приставу 1-го стана послано было приказание наблюдать за деревнею Загряжской, где, как было донесено, пребывает Чуркин со своими товарищами. Получив такое распоряжение, пристав собрал до 60 человек крестьян и сделал облаву на лес деревни Дубровки, но поиски ни к чему не привели, а затем ночью на 25 июля, он засел позади деревни Загряжской с целью выследить, не появится ли кто из разбойников. В другую сторону от деревни Дубровки он послал двух сотских осмотреть местность. На рассвете сотские вернулись и донесли исправнику, что какие-то два человека лежат в копне позади дома крестьянина Демида Шлонкина. Выслушав такой рапорт, пристав собрал народ и повёл их к тому месту. Сотские шли впереди и издали указали на копну, которую и приказано было окружить народом.

Действительно становой пристав увидал в копне лежащего человека, покрывшегося жёлтым халатом. Мужички хотели было подойти к нему, но становой остановил их и сказал:

– Зря не делайте, надо взять его с осторожностью, ведь это должен быть Чуркин.

Сотские согласились с мнением своего начальника.

– Ребята, дубины должны быть наготове, начнёт ежели стрелять, вы не пугайтесь, – говорил становой.

Человек, лежавший в копне, начал шевелиться и поворачиваться; пристав, не желая дать ему оправиться, крикнул своей команде:

– Ребята, берите его!

Крестьяне и сотские кинулись на лежащего разбойника и начали его вязать.




Глава 11


Борьба лежавший в копне под желтым халатом человека с ватагой крестьян была слишком неравна; они в минуту окружили его и повернули лицом навзничь.

Становой пристав глядел на него с каким-то недоумением, видя, что, мечтая взять Чуркина, они поймали, по выражению крестьян, волка, да не того, которого ему было надо. Это был человек, средних лет, высокого роста, одетый в полукафтан, сшитый из казинета[12 - Казинет – старинная плотная бумажная или полушерстяная ткань для верхней одежды.]. Мужички, окружив его, стояли, опустив головы и руки, как бы скорбя о том, что это был не разбойник Чуркин.

После небольшой паузы, пристав приказал крестьянам поднять связанного на ноги, что и было моментально исполнено. Его приставили к копне спиною; незнакомец при всем этом не произнёс ни одного слова и только поводил глазами на окружающих.

– Ты что за человек? – спросил у него становой.

– Божий, – ответил он.

– Я знаю, мы все Божьи; но как тебя зовут?

– Не знаю.

– Откуда ты?

– Не помню.

– Ведите, ребята, его в деревню!

Мужички взяли арестованного и, по приказанию начальства, отвели в Дубровку и поместили в избу старосты деревни. Пристав снова начал допрашивать его, кто он и откуда, но тот упорно держался прежних своих слов. В избу вошёл староста и как только взглянул на нежданного гостя, тут же сказал:

– Здравствуй, брат Константин!

Арестант гневно поглядел на него и заскрипел от злости зубами; он понял, что его узнали.

– Так ты знаешь этого оборотня? – спросил пристав у старосты.

– Видал его, ваше благородие: гуся хорошего вы изловили: ведь это Новиков, левая рука Чуркина, из Владимирского острога, вместе с ним бежал. Как это он от шайки-то отбился, один влетел. Всегда, бывало, с Сергеевым шлялся.

– Мы их двоих и видели у копны! – сказал один из сотских.

– Другой-то куда же девался? – заметил становой.

– Там, небось, в копну зарылся; тот-то подогадливей его будет, – добавил, староста.

– А копну-то вы и не потревожили, не догадались. Ребята, ну-ка, поживей, подите, порастрясите её; может быть, он и там сидит, – обратился к сотским приставь.

Сотские. и несколько крестьян, исполняя приказание, бегом направились к копне и, возвратясь, доложили, что проходили даром: хотя они растрясли всю копну, но всё-таки никого в ней не нашли.

– Так он вас и стал дожидаться, ловкие какие! Небось, теперь вёрст за пять ушёл, – сказал староста.

Пристав, получив от арестанта чистосердечное сознание, кто он, спросил:

– А кто был с тобою?

– Мой товарищ Сергеев, – ответил тот.

– Куда же он девался?

– Кто ж его знает?!

– Где бы нам его перехватить теперь?

– Вот уж этого не знаю.

– Что это рука-то у тебя, болит?

– Да, побаливает маленько.

– Отчего?

– Ножом немножко повредил.

Становой оглядел его руку и увидал, что рана на ней произошла не от ножа, а от выстрела.

– Кто это тебя ранил?

– Пистолет разорвало, когда я стрелял.

– В кого же ты стрелял?

– Пробу делал; туго зарядил, дуло-то и не выдержало.

– Врёшь ты все. Надо полагать, на работе где-нибудь были, да не на того наткнулись, вот он тебя и ранил.

– Вам, должно быть, лучше меня знать; думайте, как хотите, – хладнокровно отвечал арестант.

Пристав написал исправнику рапорт и, усадив Новикова в телегу, под сильным конвоем, отправил его в Богородск, где его положили, на излечение в Земскую больницу, а затем, когда рана на руке его зажила, арестанта заковали по рукам и по ногами в кандалы и отправили в г. Владимир…

Так одним злодеем в Богородском уезде стало меньше.

Новиков судился за кражи и за сбыт фальшивых денег; участвовал ли он в убийствах, о том знал он только сам.

Весть о поимке Новикова быстро распространилась по Гуслицам, но она ничуть не успокоила их обитателей: под рукою у Чуркина оставалось ещё много его приверженцев, которые всё-таки наводили страх не только что на Гуслицы, но и на другие, более отдаленные местности.

Все, бежавшие из острогов и из Сибири, шли в Богородский уезд под крылышко Чуркина и, конечно, находили в нем своего атамана, который приискивал каждому из них пропитание, одежду и давал работу.

Однажды Василий Чуркин, в глухую полночь, пробирался Дубровским лесом, в свою деревню Барскую и шёл он, не спеша, вслушиваясь в шорох ветра, вдруг он остановился и, приложив ухо к земле, стал прислушиваться, затем быстро поднялся на ноги, сошёл с дороги и спрятался за кустами. через несколько минут, он увидал поравнявшегося с ним человека и окликнул его:

– Кто идёт?

– Я, – ответил, тот.

– Говори, а не то убью!

Человек тот остановился, и молчал. Чукин вышел к нему, поглядел пристально ему в лицо и спросил:

– Ты здешний или нет?

– Нет, а на что тебе?

– В последний раз спрашиваю, кто ты?

– Никифор Иванов, из села Бисерова.

– Куда идёшь?

– Сам не знаю, без дела нахожусь.

– Чуркина знаешь?

– Слыхал об нем, а не видал.

– Каков он человек?

– Хороший, нашего поля ягода.

– Значит, ты бывалый?

– Ещё бы, в острогах сидел.

– За что?

– Конечно, за добрые дела, – крал.

– А если бы ты встретился с Чуркиным, пошёл бы под его команду?

– Почему не пойти, верным слугою был бы ему.

– Ну, вот, я – Чуркин, видишь?

Никифор Иванов покачал головою, поглядел на него и сказал:

– А ты меня не обманываешь?

– Не веришь, так пойдём со мною, я тебе докажу, что правду говорю.

– Мне всё равно, води – куда хочешь, я только что из острога бежал, видишь, на мне и шапка-то арестантская, – сказал Никифор, сняв с головы круглую острожную шапку с известным знаком и подал её Чуркину.

– Вижу, брат, и верю, что ты мне годишься.

Новые знакомцы ускорили шаги и к свету пришли в деревню Барскую. Чуркин ввёл Никифора в свой дом, где последний уверился, что судьба действительно свела его с тем человеком, о встрече с которым он только и мечтал.

– Здесь нам не опасно будет переночевать? – спросил гость. – А то я устал, отдохнуть хочется.

– Спи, брат, покойно, как у себя дома, цел будешь, – успокоил его разбойник. – Закусить не хочешь ли? – прибавил он.

– Если будет милость, покорми: целый день куска хлеба во рту не было.

– Вместе поужинаем. Матушка, подай нам в светлицу чего-нибудь перекусить, – сказал разбойник, затем вышел с ночлежником в сени и повёл его по лесенке к верху.

Взобравшись на чердак, Василий вынул из кармана огарок стеариновой свечи, зажёг его, отворил светлицу и расположился в ней, как в своём кабинете; мебель этого помещения состояла из небольшой кровати, столика и скамейки для трёх человек. Вскоре старуха принесла им ужин; они быстро убрали его в желудки и, не входя ни в какие разговоры, улеглись на покой.

– Завтра я тебя рано разбужу, – сказал Чуркин своему новому знакомцу.

– Делай, как знаешь, мне хотелось только кой о чем с тобой переговорить, потому как дельце одно на примете есть.

– Ладно, спи; утро вечера мудренее, – окончил разговор разбойник, закуривая свою трубочку на сон грядущий.

Не успела ещё подняться с земли роса, Чуркин уже был на ногах, разбудил Никифора, накинул на плечи свой жёлтый халат, вышел на двор и повёл Никифора в задние ворота, затем обогнул задворками деревню, вышел на тропинку, оглянулся кругом, и они скрылись в лесу.

– Куда же мы идем? – спросил у него Никифор.

– Ступай за мной и молчи, заметил ему разбойник.

Долго шли они по лесу, раздвигая руками ветви кустов и пугая собою пернатых их обитателей; но вот разбойник остановился, достал из жилетки свисток, и по лесу раздался свист, перекатываясь с одной поляны на другую. Не успел он ещё замереть вдали, как на него где-то вблизи послышался такой же ответ. Чуркин, подобрав полы своего халата, направился вперёд и дал ещё свисток; ему ответили таковым же, и через несколько минут они очутились в непроходимой чаще ельника; пройдя саженей триста, они вышли на поляну той чащи, где увидали несколько человек, принадлежащих к шайке разбойника, с есаулом Сергеевым. Чуркин, подойдя к ним, сказал:

– Здорово, ребята!

– Здравствуй, Василий Васильич; это кого ещё ты привёл к нам? – спросил Сергеев, оглядывая с ног до головы Никифора.

– Новобранец – малый, кажись, нам подходящий, ответил Чуркин, сбрасывая с плеч халат и, разостлав его на траве, растянулся на нем.

– А из каких он?

– Не из важных, из острога ушёл, а сидел за кражи.

– Ну, приятель, усаживайся поближе к нам, да рассказывай, как с атаманом встретился? – ласково сказал Никифору Сергеев.

– Прежде всего вы угостите его винцом, видите, небось, исхудал он, язык-то у него после стаканчика-другого и поразвяжется, – проговорил Чуркин.

– Евсей, давай сюда вина, – скомандовал есаул широкоплечему рыжему разбойнику.

Тот отошёл в чащу, и не прошло пяти минут, как на зелёной мураве, покрытой, вместо скатерти, серым зипуном, появилась четвертная бутыль хлебного вина и закуска, состоящая из хлеба-соли с солониной.

«Однако живут-то они хорошо», – подумал Никифор, поднося ко рту налитый ему большой стакан вина.

– Пей, брат, на здоровье: у нас этого добра хватит, сказал Сергеев. – Никифор выпил.

– Пьёт хорошо, стакан-то как огнём выжег, – сказал Евсей, наполняя снова чарку и поднося её Сергееву.

– За здоровье атамана! – крикнул тот, подымая стакан над головой.

Все поклонились Чуркину молча; есаул опорожнил стакан и передал его Евсею.

Затем виночерпий, обнеся остальных, выпил и сам.

– Ну, ребята, теперь песенку! – сказал им Чуркин.

– Можно, какую прикажешь?

– Спойте вы мою любимую: «Не шатайся, не валяйся, во полюшке травка», – сказал Чуркин и сам затянул её.

Разбойники подхватили эту песенку, слушателями которой были одни только безмолвные ели, да сосны дремучего леса. Слова песни были самые задушевные, вот начало этой песни:

Не шатайся, только не валяйся,
Во полюшке, травка,
Не тоскуй-ка, не горюй-ка
По молодцу, девка.

Окончив песню, запевала призадумался, из груди его вылетел тяжёлый вздох; чтобы заглушить сердечную грусть свою, он крикнул:

– Евсей! давай вина, потчуй молодцев и мне поднеси.

Вскоре бутыль была опорожнена; разбойники снова разлеглись на траве. Чуркин подозвал к себе поближе Никифора Иванова и сказал ему:

– Ну, говори, что хотел мне сказать, какая там у тебя работа есть?

– Дельце не плохое, казной можно раздобыться.

– А далеко отсюда?

– Нет, в Новой Купавне.

– Кого же ты заметил?

– Кабатчик там есть, Дмитрий Егоров, богач, страсть какой.

– Знаю я его, слыхал, он от моих ребят краденые вещи принимал, идол – каких мало, за рубль гривной только платил. Ты его как знаешь?

– В работниках жил у него, жох такой, хуже перца.

– А богат?

– Денег ворох, золота, да серебра целая шкатулка.

– Куда он её прячет?

– Под бочкой хоронит. Ночью никогда не спит, казну все стережёт, а днём дрыхнет.

– Семья велика у него?

– Нет: дочка Катерина, – девка уж большая, в кабаке торгует, – жена Домна, да ещё приживалка Севастьяновна, вот и все.

– Работника, небось, имеет? – допытывался Чуркин.

– Как же, без него не обходится, а сам, что твой богатырь какой, подкову разгибает.

– Ничего, видали мы этих богатырей, да на тот свет живо отправляли. Вот ещё что, где он спит?

– В сеннице, в десяти саженях позади двора.

– А запирается?

– Нет, так спит.

Допрос этот производился среди мертвого молчания разбойников, которые, притаив дыхание, смотрели на Никифора и ловили каждое его слово. В особенности внимателен был Сергеев; он с какою-то жадностию глотал слова Никифора и как бы от нетерпения ворочался с одного бока на другой. Чуркин, выслушав Никифора, немножко призадумался, вероятно, составляя в уме план, как приступить к совершению злодейства.

– Ну, что ж, Василий Васильич, приказывай, что делать? – обратился к атаману Сергеев.

– Надо дело сделать, вот что думаю: казна наша поистощилась, пополнения требует.

– Когда же скажешь?

– Сегодня, как смеркнется, пожалуй, и в дорогу.

– Надо топор с собою захватить, из пистолета бить днём, да ещё среди деревни, дело не подходящее.

– Верно говоришь. Евсей, сбегай ко мне в дом, да возьми у отца большой топор, он на дворе, в заборе находится.

Евсей вскочил на ноги, потёр рука об руку и сказал:

– Давненько без дела сидим, хотя бы немножко чем позабавиться.

– Беги проворней, нечего по-пустому языком-то болтать, – заметил ему Сергеев.

Разбойники, дождавшись сумерок, снялись с своего урочища и цугом потянулись по направлению к Новой Купавне.

– Топор ты под халат убери, – заметил Чуркин Никифору, – да не теперь: в лесу некому увидать, а после, когда минуем его.

– Разиней-то всё не будь, на всяком месте держи ухо востро, – добавил ещё Сергеев.




Глава 12


Выбравшись из лесу деревни Барской, Никифор повёл разбойников на Новую Купавну не прямой дорогой через Павловский Посад, а окольными путями, чтобы не заходить в селения, лежащие по пути. Расстояние от места, с которого они поднялись, до Купавны было не близкое – вёрст тридцать, если не более. Шли они ускоренным шагом, ради того, чтобы достичь места, где задумали совершить преступление, часам к шести утра, но пришли туда только к семи.

Не доходя версты три до Купавны, они свернули с дороги и через поле вошли в окружавший в то время Купавну лес. Отдохнув несколько минут, Чуркин поднялся на ноги и сказал своим головорезам:

– Ну, братцы, пора и за работу приниматься.

– Раненько немножко: пожалуй, ещё Дмитрий Егоров спать не ложился, он в это время садится только чай пить, заметил Никифор.

– Надо поэтому подождать, а то поспешишь, да людей насмешишь, – добавил Сергеев.

Чуркин начал делать распоряжения, как и кому что делать; одним назначил он идти на убийство, а другим стоять на карауле: с его мнением согласились и прочие.

– Самому тебе, атаман, не нужно показываться, – мы и без тебя управимся, – подожди нас здесь, в лесу; покончим работу, явимся, без добычи не вернёмся.

В половине девятого часа утра, Никифор посоветовал приступить к делу, и разбойники двинулись на страшную работу: двое отправились в сенницу, и двое же вошли через заднюю калитку ворот на двор, и, через полчаса один по одному возвратились в лес к ожидавшему их Чуркину.


* * *

В девять часов утра, к злосчастному дому крестьянина Дмитрия Егоровича Третьякова на телеге, наполненной телятами, подъехал какой-то барышник: видя, что его никто не встречает, он сам отворил ворота, ввёл на двор свою лошадку, отпряг её и поставил под навес, подложил ей сенца и не спеша направился в избу.

Едва лишь он переступил порог сеней, глазам его представилась страшная картина: две жертвы злодейства лежали, распростертые на полу, в лужах ещё не застывшей крови. Он с ужасом отскочил назад, выбежал на улицу и закричал «караул!»

Напротив дома Третьякова, у кузницы, сидели два мужичка и о чем-то между собою разговаривали; услыхав казённую песню, они переглянулись и спросили у телятника:

– Чего ты орёшь, знать, спозаранок хватил?

– Караул, братцы, здесь убийство! – продолжал тот, не слушая ничего.

– Какое убийство, ошалел, что-ли?

– Подите, взгляните!

Мужички, как бы нехотя, поднялись со своих мест и пошли в дом Дмитрия Егоровича, полюбопытствовать: что, мод, может, и в правду беда какая случилась. Крики «караул!» между тем не унимались. Телятник, не помня себя, пустился с криком вдоль селения и тем вызвал на улицу мужичков, расспрашивавших у него, что такое произошло. Между тем, вошедшие на двор двое крестьян, удостоверившись в несчастии, в свою очередь, также начали кричать о совершенном преступлении. Вскоре все жители Новой Купавны собрались у дома Третьякова. Некоторые смельчаки ходили взглянуть на убитых, а другие, слушая их рассказ, от страха осеняли себя крёстным знамением. Но вот подошёл к толпе и сельский староста, осведомился от очевидцев о произошедшем убийстве, выбрал несколько стариков и пошёл с ними в дом Дмитрия Егоровича.

Страх обуял их при виде убитых; они их узнали, это были жена Третьякова, Домна Яковлевна и двадцатилетняя дочь его, красивая девушка, Екатерина Дмитриевна. У обеих были разбиты головы, где зияли глубокие раны. Поглядев на них, староста пригласил стариков пройти в избу. Они хотели отворить дверь в неё, но та оказалась запертой. Тогда они решились проникнуть туда через кухню, в которую и отворили двери, но тотчас же остановились на пороге: перед ними лежала убитая, страшно обезображенная ранами, прислуживавшая у Третьякова женщина средних лет, крестьянка деревни Щемитовой, Прасковья Ивановна Севастьянова. Она лежала, лицом к полу, из зияющих на голове ран сочилась кровь, которая уже успела обагрить собою большую часть пола. Мужички остолбенели от такой ужасной картины и молча, стоили над трупом несколько минут. Опомнившись от ужаса, они прошли в кабак, отделяющийся от кухни только одной дощатой перегородкой, и увидали около бочки разломанную шкатулку, в которой, кроме нескольких старинных пятаков, ничего не было.

– Вот оно, для чего совершено такое страшное убийство, – покачивая головой и показывая на шкатулку, сказал старикам староста селения.

– А где же сам-то Дмитрий Егорович? – спросили они.

– Знать, дома его не было, вот и уцелел, – ответил им староста.

Мужички недоверчиво переглянулись.

– Будь он дома, и его убили бы, – добавил староста.

– В это время он никуда не отлучается, а спит в своей сеннице, – заметил один из стариков.

– Пойдёмте, братцы, в сенницу, и вправду, не там ли он, – сказал староста.

Пошли православные в сенницу. Дверь в неё была притворена. Они бережно отворили её и со страхом вошли туда. Темненько сначала показалось им в ней, но осмотревшись, они увидали около сена кровь и остановились.

– Вот и он, голубчик, должно быть, – сказал староста, показывая на кровь, и при этом бывшей у него палкой начал отворачивать с бугорка сено.

Старики последовали его примеру, откинули несколько сенца, и снова ужас обуял их: Дмитрий Егорович лежал навзничь с разбитым черепом.

– Уходили и его, сердечного, царствие ему небесное, – утирая рукавом слезы и осеняя себя крёстным знамением, проговорил староста.

Мужички тоже перекрестились.

– Дядя Андрей, Катерина-то ещё жива, дышит, – послышались около сенницы голоса женщин.

Слова эти были обращены к сельскому старосте, который, услыхав их, поторопился выйти из сенницы.

– Как дышит, значит, жива? – спросил он у баб.

– Жива, жива, повторили они.

Староста был человек сметливый; он в ту же минуту поторопился на место убийства в сени дома покойного Третьякова, желая лично удостовериться в том, что объяснили ему бабы. Сени, изба и двор были переполнены любопытными селянами, между которыми были и дети. Он наклонился к страдалице, прислушался к её дыханию, и поднявшись на ноги, сказал:

– Да, жива, надо поскорей послать за доктором, – обратился он мужикам.

– А где взять его? – послышались голоса.

– Ефим, запряги поскорей свою лошадь в телегу и поезжай на Фабрику Бабкиных, расскажи, в чем дело, и привези оттуда доктора.

– Лошадь-то моя в поле, а вот у дяди Степана кобыла на дворе стоит, – отвечал тот.

Староста приказал Степану под строгой ответственностью, сейчас же запрячь лошадь и ехать на упомянутую фабрику за доктором. Тот не ослушался и через четверть часа уже был в дороге.

Сошлись и родственники убитых и подняли страшный вой; глядя на них плакали и другие. Словом, дом Третьякова представлял собой дом раздирающих душу слез и стенаний.

Староста, придя в себя от ужасного потрясения, произведенного таким страшным и небывалым ещё в окрестностях убийством, собрал сходку и отправил по всем дорогам верховых вдогонку за убийцами, но увы, – посланные, проскакав по нескольку вёрст по всем направлениям, возвратились обратно и донесли, что поиски их остались безуспешными.

– Осмотрите лес, нет ли в нём кого! – отдан был приказ мужикам.

Осмотрели лес, но в нем никого не оказалось.

Между тем, Степан привёз с фабрики Бабкиных врача, который, как и все, остолбенел от ужаса, при виде стольких жертв убийства. Не медля ни минуты, он осмотрел тела покойных и объявил православным, что дочь Третьякова, Екатерина Егорова, еле жива, и начал приводить её в чувство привезёнными им медикаментами.

С известием об убийстве посланы были нарочные к становому приставу и в г. Богородск к исправнику, которые, вместе с судебным следователем, не замедлили прибыть и осмотрели картину бойни с её трупами. Прежде чем приступить к каким-либо допросам, всё внимание начальства остановлено было на дочери Третьякова, которая мало-помалу, благодаря усердным заботам врача, стала приходить в чувство. Следователь и чины полиции надеялись узнать от неё что-нибудь о тех злодеях, которые совершили преступление, и тогда уже приступить к розыскам их.

Все любопытные были удалены из сеней; остались только одни понятые с сельским старостой и тот телятник, которому довелось быть первым вестником о совершившемся злодействе. Прошел ещё час; больная пришла в чувство, открыла глаза и обвела ими окружающих.

– Скажи, милая, как произошло у вас такое несчастье? – спросили у неё.

Та собралась с силами, и когда ей приподняли несколько голову на подушку, отвечала:

– В семь часов утра, я, тятенька и маменька, пили чай; потом, отпустив работника в поле, тятенька пошёл спать в сенницу, я стала торговать в кабаке, а маменька была в кухне и хлопотала с Прасковьею около печки. Часов около девяти, ко мне в кабак вошёл какой-то мужик с топором в руках и попросил у меня спичек, да бумажки на папироску; я отказала ему в том, отвернувши от него лицо – противен он мне показался. Вдруг он взмахнул топором и ударил меня лезвием его по шее. Тут, помню, выскочила я из-за стойки и побежала в кухню к маменьке, а разбойник в это время ударил меня обухом топора по голове; хоть и больно мне было, но я всё-таки устояла на ногах, вбежала в кухню, но маменьки там не было. Из кухни я выскочила в сенцы, чтобы скрыться на дворе, но увидала маменьку, лежащею в сенях убитой; около неё стоял какой-то другой разбойник и держал в руках железный шкворень; вдруг на меня наскочил из кухни злодей и нанёс удар по голове, а другой начал также бить меня шкворнем; я, обливаясь кровью, упала, как сноп, на пол. Помню я, как вошла в сенцы Прасковья с ведром воды, видела также, как разбойники набросились на неё, начали бить, она с криком вбежала в кухню, дальше ничего не помню – память изменила мне.

– Кто были эти разбойники?

– Но знаю; я их прежде никогда не видала, – ответила Екатерина и снова, лишилась чувств.

Судебный следователь распорядился отправить несчастную в больницу, находящуюся при фабрике Бабкиных. Врач бережно уложил её в повозку, наполненную сеном, и сам отвёз её на фабрику. Вереница обитателей Новой Купавны проводила её за селение.

Трупы убитых были раздеты и омыты; их положили рядком в избе и приставили караул. Следователь собрал к себе всех мужичков и спросил у них:

– Как вы полагаете, православные, кто совершил это ужасное убийство?

Крестьяне молчали и только почёсывали свои затылки.

– Что ж вы не отвечаете на мой вопрос?

– Мы не знаем, – проговорил староста.

– По крайней мере, не имеете ли на кого-нибудь подозрения?

– Нет, на кого же думать?

– Ну, не видали ли вы кого-нибудь в это утро в кабаке?

– Как нам видеть? Никто из нас не был в нём.

– Мы видели, как прошли мимо кузнецы какие-то двое, один из них нёс сапоги, – заявили два мужичка.

– Куда они пошли?

– В лес.

Следователь более ничего не мог добиться от мужичков. Телятник рассказал то же самое. Сделан был осмотр дома, всё имущество оказалось в порядке, только одна шкатулка, валявшаяся у бочки с вином, была разбита.

– Не знаете ли, где хранилась Третьяковым вот эта шкатулка? – спросил следователь у понятых.

– Видели мы, что он вынимал её иногда из-под бочки.

– А денег много в ней было?

– Как знать? Считать он их при нас не считал, а серебро и золото высыпал кой-когда из неё.

Призваны были родные покойных и объяснили следователю, что денег у Дмитрия Егоровича было несколько тысяч, о чем им рассказывала покойная жена его, Домна Яковлевна. На вопрос, не могут ли они предположить, кто убил это семейство, они не могли дать никакого положительного ответа.

Стороною судебный приставь узнал кое-что о характере и о жизни покойного Третьякова; оказалось, что он принимал к себе разных подозрительных личностей, от которых не отказывался брать краденые вещи; принимал он также от местных жителей в залог под вино одежду и всякое имущество:, он вообще слыл за человека зажиточного. Закладных вещей было найдено у него чрезвычайно много. В сенях были подняты топор и шкворень, брошенные разбойниками.

– Ну, всё-таки, я прошу вас, мужички, сказать мне, не имеете ли вы на кого-нибудь подозрения в убийстве?

– Нет, ваше высокоблагородие, мекать не на кого.

– Всё-таки, подумайте-ка хорошенько!

– Жил у него несколько времени тому назад, в работниках крестьянин из Бисерова, Никифор Иванов, вот, может, он подвёл эту махинацию.

– Разве он был в чем замечен?

– Вор отъявленный; несколько раз в острогах сидел.

– За что такое?

– Знамо, не за хорошие дела.

– Где же он теперь находится?

– Кто его знает? Мы его давно не видали.

Слух об убийстве в Купавне, с быстротой молнии, разнёсся по соседним селениям, жители которых, переполошённые таким известием, спешили туда, чтобы удостовериться в том лично. Несколько женщин, проходя из Бисерова с тою целью лесом, нашли на опушке его, на дороге, какой-то паспорт, который принесли в Купавну и предъявили старосте. Рассмотрев его, последний увидал, что он принадлежал жене Третьякова, Домне Яковлевой. Он, по всей вероятности, находился в шкатулке с деньгами и, взятый вместе с ней разбойниками, за ненадобностью был брошен ими в лесу. Паспорт этот передан был исправнику.

Составив обо всем протокол, судебный следователь только вечером оставил Купавну; исправник проводил его, а сам остался ночевать, для того, чтобы поговорить с мужиками пооткровеннее, рассчитывая, что, может быть, они в чем-нибудь и проговорятся по поводу убийства.

В доме старосты деревни кипел самовар, хозяйка разливала чай; в переднем углу восседал исправник и рядом с ним становой; староста помещался на конце лавки. Перед столом стояло несколько мужичков; между ними находились и те двое, которые впервые услыхали, сидя у кузницы, крики телятника. Исправник, перекинувшись несколькими словами со старостою, обратился к последним с вопросом:

– Кажется, вы говорили, что видели двух мужиков, которые вышли из дома убиенных с сапогами в руках?

– Да, мы их видели.

– Какие они были из себя?

– Высокие, коренастые такие.

– А лицом какие?

– Не разглядели мы их, ваше высокоблагородие: дело такое, не к чему было разглядывать, – мало ли кто ходит по деревне.

– Как вы думаете, чья это работа?

– Без Чуркина здесь дело не обошлось, а подвёл-то его, как нам думается, бывший работник Дмитрия Егорова – Никифор.

Исправник мысленно согласился с мнением мужичков, но догадки их в официальную форму не ввёл, рассчитывая, что и так уже довольно хлопот с этим варваром, а тут ещё нужно было в огонь масла подливать.

Следствие об убийстве тянулось более года; преступники открыты не были, и не знаем, было ли оно сдано в архив или продолжалось. Вскоре после совершения злодейства, мы справлялись о здоровье дочери Третьякова, Екатерины Дмитриевны, лечившейся от ран в больнице при фабрике Бабкиных, и получили ответ, что здоровье её поправлялось, но выздоровела ли она окончательно, о том сведений не имеем.




Глава 13


Совершив убийство, разбойники направились в лес, где с нетерпением ожидал их Чуркин, находившийся во все время их работы на опушке леса. Он встретил их вопросом:

– Ну что, ребята, порешили?

– Покончили, – ответил ему Сергеев, передавая свою добычу, сложенную в платок.

Атаман развязал ситцевый платок, взглянул на серебро и золото, потрепал своего есаула по плечу, сказал ему «спасибо» и торопливо направился в глубь леса, куда поплелась за ним и вся его команда головорезов. Забравшись в непроходимую чащу и выбрав удобное место для отдыха, разбойники расположились на луговинке, постлали под себя верхнюю одежду и улеглись, кому как пришлось, чтобы уснуть. Чуркин, на всякий случай, приказал Исаю и Евсею по очереди быть караульными и не спать.

– Отдохнём до вечера, а как смеркнется, отправимся в дорогу, – сказал Чуркин своей шайке. – А тебе, Никифор, спасибо за услугу, – обратился он к бывшему работнику погибшего Третьякова.

– Рад стараться, – ответил он.

Вскоре всё утихло. Исаю пришлось быть на карауле:, он закурил свою трубочку и стал прислушиваться к каждому шороху ветра, колыхавшему верхушки деревьев.

Стало смеркаться. Разбойники поднялись на ноги, прошли несколько вёрст серединой леса и только к полуночи выбрались на дорогу, ведущую на Павловский Посад, а затем свернули в сторону и полями добрались к утру до деревни Барской и скрылись в её лесу.

А весть о страшном убийстве в Купавне росла и росла по Богородскому уезду. Ужас обуял мужичков и вместе с тем заставил их быть осторожнее. Многие стали серьёзно поговаривать о том, каким бы образом избавиться от Чуркина и его шайки. Полиция усилила розыски преступников, о которых не было ни слуху, ни духу: так притаились они, как будто бы их и не существовало.

Между тем, стали появляться в обращении фальшивые кредитные билеты; как и от кого они шли и проникали в народ, – доискаться было трудно. В некоторых селениях говорили, что сбывают их какие-то неизвестные люди, но это были только одни слухи, дошедшие и до полиции, которая, по всем данным, предположила, что выработкой фальшивых кредиток занимается ни кто иной, как соучастник Чуркина, Иван Сергеев, бежавший с ним вместе из Владимирской тюрьмы, но где он пребывает, узнать не могли.

Прошло несколько недель; как вдруг мужички заговорили, что Чуркин со своею шайкою вновь появился в лесу, около деревни Устьяновой, и что один из разбойников, Ильин, никому ещё неизвестный, заходит в ту деревню, но крестьяне, из страха к нему и к Чуркину, не трогают его. Становой пристав 1-го стана Богородского уезда сам приехал в ту деревню, собрал сходку и поставить крестьянам в обязанность взять упомянутого злодея, если только он придёт в их деревню, а сотскому того же селения, Акиму Игнатову, приказал строго-настрого следить за разбойниками и, в случае надобности, требовать себе подмоги.

– Ваше благородие, с одной палкой, что я могу поделать с бродягами?! Оборониться, ведь, нечем, – заявлял Игнатов.

– Достань у кого-нибудь ружьё, заряди и ходи с ним, – ответил ему пристав.

– Купить надо, так кто же даст. Вон у дяди Герасима есть ружьё, три целковых за него просит, купил бы я у него, да денег нет.

– Возьми, я дам три рубля.

Становой уехал. Сотский взял у дяди Герасима ружьё, а пороху-то и не оказалось. «Ну, все равно, – подумал он, – ружьё хотя и не заряженное, а всё-таки острастка: не всякий на меня сунется».

Однажды под вечер, Аким Игнатьич, возвращаясь из слободы Абрамовки в своё селение, встретился неподалёку от неё со своим односельчанином Петром Фёдоровичем, поздоровался с ним и разговорился о своём житье-бытье. В разговоре коснулись они и разбойников.

– Вот, поди ты, сгибли они и пропали, – сказал сотский.

– А что разве вы их ищите? Они у вас под носом будут сидеть, не увидите, – с улыбочкой возразил сотскому Петр Фёдорович.

– Как бы не так, сейчас накроем.

– Хочешь, я покажу тебе, где они сейчас находится?

– А ты, небось, знаешь?

– Стало быть, знаю, ежели говорю.

– Ну, где?

– Ступай сейчас в нашу рощу, вон на самом краю, на опушке, их человек шесть лежат, – возьми, попробуй.

– Врёшь, небось?

– Право слово, там лежат, – подтвердил Фёдорыч, и указав при этом ту сторону леса, в которой находятся головорезы, зашагал в Устьянову.

Сотский, Аким Игнатьевич, был человек исполнительный, к приказаниям своего начальства внимательный. Он имел атлетическое телосложение и внушительный вид, который отчасти придавала ему чёрная с проседью борода, окаймлявшая лицо его. Проводив Петра Фёдорыча взглядом, он немедленно возвратился обратно к лесу и, проходя указанным местом, заметил сквозь деревья небольшой дымок. Тихо пробрался он кустами к месту, откуда подымался дымок, и увидал около костра человек шесть разбойников, лежащих в растяжку и спавших, один из них сидел на травке, как бы караульный, и, подпершись рукою о подбородок, дремал. «Так вот они где, – подумал сотский и не спеша отправился в обратный путь.

Не желая делать тревогу в Устьяновой, так как обитатели её, зная некоторых разбойников, могли предупредить их и спугнуть, он по задам своей деревни прошёл в село Гридино, рассчитывая встретить Беззубовского волостного старшину Рычнова, бывшего там по каким-то делам. Зайдя в дом сельского старосты Зрелова, он нашёл там и старшину, который спросил у него:

– Что скажешь, дядя Аким?

– К вам с докладом пришёл на счёт разбойников, – ответил тот.

– Каких разбойников?

– Целая шайка их в нашем лесу на привале спит, и Чуркин с ними, надо бы облаву сделать.

– Кто тебе об этом сказал?

– Сам их сейчас видел, около костра спят.

Волостной старшина переглянулся с сельским старостою, оба они молча поглядели на сотского, покачали головой, и как бы не веря ему, начали отнекиваться от его предложения, но Аким Игнатьевич стоял на своём и требовал немедленного распоряжения делать облаву. Сельские власти, опасаясь ответственности перед начальством, должны были уступить его доводам и послали его же самого собрать народ.

Когда перед домом Зрелова собрались православные, старшина вышел к ним и объявил о причине, по которой он созвал их. Гридинские мужички почесали затылки, и как бы нехотя сказали:

– Ну что ж, веди, мы готовы.

– С пустыми-то руками что вы сделаете? Возьмите топоры, а не то колья, не равен час, – придётся, пожалуй, и подраться, – посоветывал им старшина.

– И то дело, – согласились мужики и разбрелись по домам за оружием.

Через несколько минут, крестьяне, вооружённые чем пришлось, под командою волостного старшины и сельского старосты, двинулись на облаву. Сотский, перекинув незаряжённое ружьё через плечо, шёл впереди всех. Подойдя к лесу, облавщики остановились. По совету Акима Игнатьевича, старшина с одними из облавщиков направился цепью по дороге, ведущей к Устьяновой, а сельский староста с сотским и несколькими крестьянами пошли обходом к месту, где дядя Аким видел разбойников.

Тихо, без шума, двигались мужички к страшному, по их выражению, логовищу; каждый из них творил в уме молитву, один только сотский шёл без всякого страха, устремив взор вперёд. Но вот он остановился, дал мужичкам знак быть наготове, подался на несколько шагов назад и, указывая рукою, шепнул старшине:

– Они здесь, смотрите только меня не выдавать.

Староста в знак согласия кивнул ему головою и подумал: «Ладно, мол, ступай сам вперёд, а мы поглядим».

Шорох облавщиков не ускользнул от ушей разбойников; они несколько минут уже прислушивались к шагам их и, не поднимаясь на ноги, сидели на корточках, готовые ко всему; в трёх шагах от них, у развесистого куста, точно в таком же положении, с налившимися кровью глазами, находился их широкоплечий товарищ с рыжей бородой, заряженным ружьём на перевес и как бы ждал момента выстрелить в первого же смельчака, явившегося непрошенным побеспокоить их лагерь. Между тем мужички все шли потихоньку вперед; вот головы их показались из-за кустов; разбойники быстро вскочили на ноги и приготовились к отпору; сотский бросился первым на отделившагося рыжего разбойника, который, с ловкостью тигра, дал прыжок назад.

– Берите их! – крикнул сотский, преследуя рыжего, который продолжал отступать, держа ружьё, готовым к выстрелу.

Староста с мужиками остановился и нерешительности, раздумывая, что делать – вступить с разбойниками в бой или дать им время уйти, хорошо зная, что живыми в руки они не дадутся. Разбойники, видя это, поторопились подобрать полы и пустились наутёк. Сотский, как ревнитель воли начальства, и не желавший изменить своей обязанности, продолжал наступать на рыжего, не замечая, что делают крестьяне.

– Стой! – кричал он разбойнику, – а то стрелять буду.

– Уйди, или убью! – ответил ему тот.

Сотский не останавливался; угроза разбойника его не устрашала: он полагал, что ружьё его, как у него самого, заряжено не было, «а если, мол, дело дойдёт до рукопашной, то я с ним ещё поборюсь». Разбойник, видя, что крестьяне стоят, не трогаясь с места, остановился, подпустил поближе к себе Акима Игнатьевича, прицелился в него, спустил курок, и по лесу прокатился выстрел. Пуля угодила Акиму прямо в грудь и засела в ней. Бедняга схватился рукою за рану, испустил от боли тяжёлый стон и упал на землю. Разбойник глядел на него издали, и злобная улыбка показалась на лице его. Не прошло и минуты, как сотский вскочил на ноги и снова кинулся на разбойника; тот снова продолжал отступать, заряжая на ходу ружьё. Аким Игнатьич напряг последние силы, догнал разбойника и со всего размаха ударил его прикладом своего ружья по затылку на столько сильно, что тот зашатался, но удержался на ногах и, ошеломлённый, пустился бежать вперед; сотский, преследуя, продолжал наносить ему тем же прикладом ружья удары. Наконец оба они, выбившись из сил, упали друг на друга и казались мёртвыми.

Староста и крестьяне во все время этой отчаянной борьбы сотского с разбойником стояли в отдалении и глядели на них с замиранием сердца. Видя, что они упали и не трогаются с места, мужички подошли к ним. Страшная картина представилась их глазам: Аким Игнатьевич лежал ничком с протянутыми вперёд руками; около него валялось ружьё с окровавленным прикладом; по всему пространству, по которому он преследовал разбойника, имея в груди пулю, тянулась кровяная полоса, а лужа тёплой крови, бившей ключом из раны в груди, делалась все больше и больше. Крестьяне поворотили сотского навзничь: лицо его было покрыто смертельною бледностью; казалось, что он был мёртв. Разбойник лежал за нисколько шагов впереди от Акима Игнатьевича, как распростёртый пласт, уткнувшись лицом в землю; ружьё его находилось под ним, на темени головы зияла рана, из которой текла кровь, а другая видна была на левой сторони шеи. Староста попросил крестьян повернуть разбойника лицом к верху.

– Стоит ли об него руки марать? Собаке – собачья и смерть, – ответил один из них.

– Надо же взглянуть, – издох он или нет, – сказали другие и перевернули злодея.

Лицо его было бледно, как полотно, глаза полуоткрыты, безжизненны, слабое дыхание слегка колыхало грудь.

– Живуч, знать, – дышит, – заметил староста.

– Смотри, ребята, очнётся, пожалуй, стрекача задаст, скрутить бы его надо, – высказался дядя Спиридон.

– Оно и в правду так, – согласился староста, – ну-ка-сь, православные, заверните ему руки-то назад кушаком, пусть его полежит здесь, пока мы в деревню знать дадим, прибавил он.

Мужички повернули разбойника опять лицом к земле, связали ему руки и пошли было в деревню Устьянову.

В это время, в другой сторони леса послышались голоса крестьян, которые рассыпались по лесу отыскивать разбойников, но, не встретив их, возвращались к сборному месту. Староста села Гридина послал нарочного попросить старшину к себе. Вскоре команды облавщиков сошлись у лежавших на земле единоборцев, волостной старшина расспросил у старосты, как было дело, и пожалел сотского; крестьяне, в свою очередь, также погоревали о ном.

– Ну, как же быть теперь с ними? – показывая рукою на лежавших, сказал старшина, обращаясь к мужичкам.

– Акима Игнатьевича подымем на руки и отнесём в Устьянову, а за разбойником пришлём телегу, – подумав, ответили старики.

– Караул к нему надо приставить, а то неровен час, вскочит, тогда ищи его, – добавил старшина.

– Как убежит? Небось, связан, – заметил староста.

– Всё-таки целей будет под караулом-то, – порешил старшина.

Несколько крестьян остались при разбойнике, а другие подняли сотского на руки и понесли его в Устьянову.

Обитатели Устьяновой ничего не знали о том, что происходило в принадлежащем им лесу. За несколько шагов до деревни, мальчишки увидали толпу, шедшую из лесу, и дали знать о том своим. При входе Гридневцев в деревню, из окон изб повысунулись головы баб, а затем через несколько минут вся деревня кишела народом.

– Где дом сотского, Акима Игнатова? – спросил старшина.

– А вон, там, на краю, – послышались голоса.

Устьяновцы с каким-то страхом и удивлением глядели на несомого окровавленного человека, не понимая, в чем дело и кто был покойник. Но вот вскоре начали раздаваться то там, то здесь плач и рыдания – это выли родные Акима Игнатьевича.

Сотского внесли в избу и положили на лавку; несчастный, долгое время лежал, как мёртвый, затем открыл глаза, поглядел на всех бессознательно и снова закрыл их. Послали на ближайшую фабрику за врачом, который приехал, осмотрел больного и объявил, что он не жилец на этом свете, и действительно, Аким Игнатьевич тут же отдал душу Богу.

Пока в доме сотского происходила возня, старшина отправил в лес за разбойником телегу, в которой тот был привезён в Устьянову, в сопровождении толпы мальчиков и взрослых. Он был ещё жив и, как бы очнувшись, смотрел во все глаза. Врач осмотрел его, перевязал ему голову и посоветовал старшине поскорее отправить его в город. Снаряжена была другая подвода, разбойника переложили на неё и под сильным конвоем повезли в город, где он был положен в больницу и через несколько дней умер.




Глава 14


Разбойники, спугнутые крестьянами с логовища и не желая вступать с ними в борьбу, ушли, оставив одного своего товарища, в надежде, что он справится с преследовавшим его сотским, но ошиблись в своих расчётах. Раненый разбойник назвался перед смертью Ильиным, но кто он и откуда, того не объяснил. Тайну эту он унёс с собою в могилу.

Похороны Акима Игнатьевича происходили на третий день после его смерти-, проводить его собрались многие крестьяне из соседних селений; за гробом шли волостной старшина и становой пристав. О подвиге покойного было донесено исправником губернатору, с присовокуплением, что после убитого осталась жена с тремя малолетними детьми, в крайней бедности. Его превосходительство, со своей стороны, ходатайствовал перед министром внутренних дел о выдаче семейству Акима Игнатьевича, умершего геройской смертью в битве с разбойником, денежного вспомоществования. Ходатайство это увенчалось полным успехом: министр разрешил выдать жене покойного несколько сот рублей, и на этом оправдалась пословица, что «За Богом молитва, а за царём служба не пропадает».

После похорон Акима Игнатьевича прошло две недели, а о разбойниках никаких слухов не было: они притаились в лесных чащобах около деревни Барской, из которой им была всё-таки возможность доставать себе пищу. Между тем, фальшивые кредитные билеты все чаще и чаще стали появляться в обращении между жителями Запонорской и других волостей. До полиции доходили слухи, что в деревню Барскую стал приезжать какой-то купец из деревни Часовни, Звенигородского уезда, но кто он и как его зовут, о том никому известно не было. За этим таинственным купцом приказано было следить.

Многие полагали, что непоявление разбойников в окрестностях Запонорья объясняется их отлучкой куда-нибудь в другой уезд, вследствие усилившегося за ними надзора, в котором приняли участие и сами крестьяне, озлобленные убийством сотского, усиленными пикетами и конными разъездами. Но предположение это было преждевременно: разбойники и не думали никуда удаляться, а напротив, начали рассылать от себя ходоков с письмами к богатым мужикам и фабрикантам, требуя от них контрибуции. Один из таких ходоков, однажды поздно вечером, явился в деревню Кузяево, подошёл к дому Якова Герасимовича Храпунова-Нового, слывшего за богача, вызвал одного из его прислужников, передал ему письмо и скрылся.

В ту минуту, когда подано было письмо, Яков Герасимович находился дома, взял в руки конверт и, прочтя на нем адрес, распечатал, пробежал строки, нацарапанные кое-как, и был поражён их содержанием. Вот что гласило это письмо:



«Милостивый государь, Яков Герасимыч, я приказываю вам выслать на ближайшее кладбище две тысячи рублей, а иначе вы будете убиты».

    Подписано «Чуркин».

– Кто и когда передал тебе это письмо? – спросил владелец фабрики, Яков Герасимыч у своего дворника.

– Вчера ночью, мальчик какой-то принёс.

– Почему ты его не задержал?

– Да зачем же мне его было задерживать?

– Как зачем? Письмо это прислал Чуркин, с требованием двух тысяч рублей.

– Я этого не знал, – ответил перепуганный работник.

– Отчего ты не подал мне письма тотчас же?

– Вы почивать изводили.

– Дурак! Веди заложить лошадей.

– Что ты шумишь, да ругаешься спозаранку? – спросила у фабриканта жена.

– Дура, голосом ещё завоешь, когда смерть на носу висит.

– Какая там смерть, Бог с тобой, успокойся.

– На-ка-сь, читай, от кого письмо получил, – сказал ей Герасимыч, бросая писульку на стол.

Та прочла и настолько перепугалась, что с ней сделалось дурно; насилу придя в себя, она посоветовала своему благоверному выдать требуемые деньги.

– Как бы не так, выдам! Сейчас к становому поеду и представлю ему это письмо; пусть за мной караул нарядят.

– Караул не поможет: слышал, небось, какой он зверь; заткни ему горло-то и жив будешь.

– Ни за что! Сегодня дай две тысячи, а завтра четыре попросит, разорит в корень, только поддайся, – говорил Яков Герасимович, бегая из одного угла комнаты в другой.

– Хозяин, лошади готовы! – доложил дворник.

– Сейчас иду, – ответил его степенство, накидывая на себя пальто-мешок и, простившись с сожительницей, вышел из своих апартаментов и поехал к становому приставу.

– А! кого я вижу! Яков Герасимович, милости прошу, пожалуйте! – сказал его благородие, встречая фабриканта ещё на лестнице.

– Да-с, не в урочное время я к вам, – подавая приставу руку, сказал тот.

– Что, покалечился, знать, кто-нибудь из фабричных?

– Какой там покалечился! Самого, того гляди, убьют: на-те, прочтите, какое я письмецо-то получил.

Пристав прочёл послание, покачал головой, почесал себе за ухом, причмокнул и сказал:

– Чуркин! Да-с, тут надо подумать. Садитесь, да расскажите, когда и от кого вы это письмецо подучили?

Яков Герасимыч рассказал все по порядку, утёр платком катившийся с лица пот и уставил на пристава глаза, в ожидании того, что он на это скажет.

– Да-с, – постукивая пальцами об стол, протянул становой.

– Ну, что вы посоветуете мне делать?

– А вы что думаете?

– Проси он у меня меньше, я бы дал, а то, вишь, сколько заломил – две тысячи!

– Жаден, подлец, – добавил его благородие.

– Нет, вы мне скажите, что делать теперь?

– Ничего; конечно, денег не давать, около дома поставить денных и ночных сторожей, чтобы разбойник не поджог, а самому дома недельку-другую посидеть.

– Всё это я и без вас знаю; с своей-то стороны чем-нибудь оградите меня!

– Я напишу приказ вашему деревенскому старосте, чтобы он тоже караульных расставил: а если явится опять тот мальчишка, который принёс письмо, задержите его и представьте ко мне.

– А больше ничего?

– Что же я могу сделать? Письмецо-то мне оставьте, я пошлю его к исправнику.

– С удовольствием, возьмите, на что оно мне, – ответил фабрикант и, простившись с приставом, уехал восвояси.

Обитатели деревни Кузяевой, узнав о письме, полученном от Чуркина Яковом Герасимовичем, сильно перетрусили; они предположили, что если фабрикант не заплатит разбойнику контрибуция, то он непременно чем-нибудь отомстит. Всего же более они боялись пожара, который может выпалить всю деревню, а поэтому усилили по ночам караул.

Вслед за тем, на другой или на третий день, тому же становому приставу, проживавшему в Павловском Посаде, почтальон Ключарев подал заказное письмо следующего содержания:



«Г-н Тихомиров, если вы только вытребуете в Павловский Посад какой-нибудь полк, то я вас убью или весь Павловский Посад сожгу, потому, я знаю, что у вас никакой защиты нет. Нас семьдесят человек.

    Чуркин».

– Черт знает, что такое, никакого смысла нет. Сам я не понимаю: с ума сошёл Чуркин, или только дурачит меня? – сказал его благородие, передавая письмо своему письмоводителю.

– Я также ничего не понимаю. К чему сюда приплетён сюда полк солдат? – пожимая плечами и, делая кислую мину, сказал писарь, возвращая письмо приставу.

– Во всяком случае, как о том, так и об этом письме следует донести исправнику.

– Конечно, донесём, – заключил письмоводитель.

Чуркину должно быть понаскучило блуждать по селениям Богородского уезда. Он, взяв с собою нескольких своих головорезов, отправился с ними через Карповскую волость в Бронницкий уезд, ради взимания контрибуции с местных богачей и фабрикантов. Однажды, находясь в кустах между селениями Речицы и Княгининой, он заметил идущую по дороге девушку, которую, вероятно, нарочно подкарауливал. Остановив её, Чуркин спросил:

– Как тебя зовут, моя милая?

– Ирина Прокофьевна, – отвечала она.

– Куда путь держишь?

– К дяденьке иду, в деревню Княгинину.

– Как его зовут?

– Гаврило Антонович, он фарфоровый завод держит.

– Если я тебя попрошу передать ему от меня письмецо, ты исполнишь мою просьбу?

– Изволь, передам.

– Вот умненькая, за это я тебя поцелую, да какая ты хорошенькая, – обнимая и целуя её, говорил разбойник.

Девушка вырвалась из объятий неизвестного ей человека и бегом пустилась по дороге. Бледная, как полотно, она пришла в дом своего дяди и передала ему письмо, не сказав ему о поцелуе, которым наградил её Чуркин. Фабрикант распечатал письмо, и прочёл его вслух: –



«Гаврилу Антоновичу Маркову. Сегодня в 9 часов вечера, прошу вас выслать мне денег 340 рублей, по Фрязинской дороге, пройдя Коняшинское поле, своротить направо и положить их под кудрявый ореховый куст. За неисполнение этого требования, вы будете убиты, что я исполню без затруднения. Чуркин


При последнем слове, у Гаврилы Антоновича письмо выпало из рук; он затрясся, побледнел и уселся на стул. Другие присутствующее были в таком же положении, а с племянницей его, Ириной, сделалась истерика. Она тут только поняла, с кем она встретилась и кто поцеловал её. через несколько минут, мало-помалу, все пришли в себя, хозяин сумел успокоить своих домашних и, как ходили после слухи, он исполнил требование разбойника.

Вследствие всего этого, на место этой истории прибыл Бронницкий исправник, которому фабрикант передал, как было дело. Собраны были старосты окрестных селений и объяснили исправнику, что Чуркина они не знают, и шляется ли он по окрестностям, им неизвестно.

Вскоре затем, становому приставу Павловского посада было дано знать, что Чуркин, из Бронницкого уезда, перебрался по железной дороге в Орехово-Зуево. Эти сведения подтвердил и один арестант – Жарков. Пристав поверил этим слухам, быстро собрался в дорогу, взяв с собою двух сотских и упомянутого арестанта.

В 11-м часу ночи, пристав прибыл в Зуево, отыскал полицейского чиновника и сказал ему:

– Мне нужно ваше содействие в поимке разбойника Чуркина, который пребывает здесь у вас.

– Так ли? Не ошибаетесь ли вы?

– Верно вам говорю.

– Скажите, пожалуйста, у кого?

– А вот, пойдёмте, я укажу вам.

Полицейские взяли с собою местных сотских и ночных сторожей, подошли, по указанию арестанта Жаркова, к ночлежному дому Николая Калашникова, окружили его со всех сторон и с двумя местными жандармами вошли в дом.

Ночлежников на этот раз было довольно много. Обыск был сделан самый тщательный: осмотрели двор, чердак и даже подполье, опросили всех ночлежников, кто они и откуда, но никого из них задержать не смогли, так как у каждого был паспорт.

– Чуркина вы знаете? – обратился к ним приставь.

– Слыхали, а знать – не знаем, были ответы.

Полицейские уехали, миновала ночь, а на утра всё Зуево говорило, что Чуркин во время обыска действительно находился в ночлежном доме и сидел в печке, которую осмотреть не догадались.

Вскоре затем, Богородскому исправнику случайно попалась в руки телеграмма из Нижнего-Новгорода, поданная там какой-то Екатериной Антиповой в деревню Горы, Богородского уезда, на имя крестьянина Тараса Антонова, в которой говорилось: «Вася просит товару. Вышлите или сами приезжайте». Исправник, заручившись таким документом, отправился в деревню Горы, где узнал, что Тарас Антонов друг и приятель с Иваном Сергеевым, есаулом Чуркина и занимается сбытом фальшивых денег. На этом основании, исправник предположил, что Чуркин уехал в Нижний, где и хлопочет о сбыте фальшивых кредитных денег, фабрикуемых Иваном Сергеевым, о чем и донёс губернатору.

Находившийся в тюрьме арестант Новиков вызвал к себе исправника и объяснил ему, что паспорт, найденный при нем, есть фальшивый и ему не принадлежит.

– Чей же он? – спросил исправник.

– Чуркин для себя его выправил.

– Где?

– На Хитров рынок за ним посылал.

– Что ж, других паспортов при нем нет?

– Как не быть? Много; у него есть паспорт, в котором он числится турецким подданным.

– Где же он взял его?

– Из Кишинева, ему передали.

«Вот и поймай его», – подумал исправник, выходя из тюрьмы.

Губернатор, получив от исправника донесение о его предположении, что Чуркин уехал в Нижний, дал ему распоряжение отправиться туда и, во что бы то ни стало, схватить разбойника.

Исправник уехал. В уезде не было никаких слухов о появлении где-либо разбойников; только говорили, что с каждым днём фальшивых кредиток появлялось всё более и более.

К приставу 1-го стана, однажды вечером, является крестьянин из села Хотеич, Еремей Ермолаев, и говорит ему:

– Ваше благородие, я к вам с находкой пришел.

– С какой это такой? – спросил пристав.

– Если угодно, взгляните, она здесь, у моего сына Ивана.

– Позови его сюда!

Вошёл Иван, неся с собою что-то тяжёлое., завёрнутое в тряпку, и положил на стол.

– Разверни, посмотрим!

Иван развернул. Находка поразила пристава: это была медная доска для выделывания фальшивых кредитных билетов трёхрублевого достоинства.

– Где вы её взяли?

– Жена моя около дома на задворках нашла.

– Когда это было?

– Вчера, днём.

– Откуда взялась эта доска?

– Мы не знаем; верно, бросил кто-нибудь.

Разглядывая доску, становой увидал, что она ещё не была в употреблении, так как номера на ней вырезано не было. Не успел ещё пристав расспросить подробно у мужичка обстоятельств находки, как в квартиру его вошел сотский и сказал:

– Ваше благородие, пожалуйте в Запонорье, арестанта важного там поймали!

– Не Чуркина ли?

– Не могу знать, а только важного.

– Лошадей! – крикнул пристав и стал одеваться.




Глава 15


Была уже осень, хмурая, ненастная; лес на половину сбросил с себя летнее своё одеяние; жёлтые листья, срываемые ветром, падали к его подножию; травка, сжигаемая утренними морозами, теряла свою зелень; над селениями кружились и каркали чёрные вороны; на дворе стоял непроглядный туман, как бы саваном одевая землю. В одно такое утро, крестьянин деревни Загряжской Александр Белов, поднявшись с постели, отправился в ближайший лес, чтобы набрать в нем себе на топливо хворосту. Брёл он себе потихоньку по окраине его, и не находя того, чего ему было нужно, хотел было пробраться в глубь леса, но, взглянув вперёд, остановился. Невдалеке перед ним показался дымок. «Что за чудо? – подумал он, – кому бы в такое время костры в лесу разводить понадобилось? Пастух теперь находится совсем в другой стороне, уж не на разбойников ли я наткнулся?» Постояв с минуту, он сделал ещё несколько шагов, зашёл за кусты ельника, раздвинул их и увидал висевший на суку берёзы чей-то суконный халат. Оторопь взяла его, но любопытство все подстрекало мужичка взглянуть, кто бы это здесь расположился. К удивлению своему, он увидал человека, громадного роста, лежащего около догорающего костра, прикрывшись рогожкой. Не долго думая, Белов направил шаги обратно и, выбравшись из лесу, бегом пустился в деревню и прямо пошёл в дом старосты, который, взглянув на него, сказал:

– Что случилось, дядя Александр?

– Ничего, к тебе по делу пришёл, – ответил тот.

– Отчего ты трясёшься?

– С испуга, сейчас на разбойника в лесу наткнулся.

– Где? – поглаживая свою бороду, поднявшись с лавки, допытывался деревенский староста.

– Близко, почти у самой деревни. Сбирай народ, взять легко можно, он спит.

Староста собрал мужичков, объяснил, в чём дело, и пригласил их на облаву.

– А ну-ка-сь их много, тогда что? Если палить начнут? Чуркин ведь живым в руки не дастся, не такой парень.

– Один он, вам говорю, а нас сотня, возьмите топоры, да вилы, авось, одолеем. Он нас совсем измучил: одни пикеты вот где сидят, – сердито промолвил староста, дотрагиваясь рукою до затылка.

– Что ж, ребята, нечего нам трусить, пойдёмте, – послышался голос одного седого, как лунь, старика.

– Тебе, дядя Семён, все равно умирать-то, своё отжил, а нам какая охота на рожон лезть, – заметил ему кудрявый парень. – Вы ступайте, а мы у околицы постоим, в случае неустойки, поможем.

– На словах только, знаем мы вас, – сказал старик, торопя старосту не терять время.

– Ну, так как же, православные? – спросил староста.

– Идти, так идти, терять время зря нечего, – заголосили некоторые.

– Только не с голыми руками, ребята, – вторили другие.

– Говорю, топоры, да вилы возьмите, – внушительно повторил староста.

Десятка два крестьян разбрелись по домам, а затем пришли к дому старосты во всеоружии, кто с вилами, кто с топорами, а иные просто с кольями. Помолились Богу, пустили вперёд поводыря Белова и направились к лесу. Целой вереницей последовали было за ними ребятишки, но староста прикрикнул на них:

– Куда вас несёт, пострелята, вот я вас!

Мальчишки остановились, дали стрекача назад и присоединились к толпе баб и тех трусов, которые не пожелали идти на облаву. Вся эта деревенская саранча проводила мужичков за околицу и остановилась. Бабы подняли вой.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/nikolay-pastuhov-15816855/razboynik-churkin-tom-1/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Егорова Н. С. «Газета “Московский листок” в контексте периодической печати России (последняя треть XIX – первая четверть XX вв.)»




2


По материалам Википедии.




3


Богородский уезд – административная единица в составе Московской губернии. Центр – город Богородск. Территория уезда включала современные Ногинский, Павлово-Посадский, Щёлковский районы, восточные части гор. округа Балашиха, сев. часть Орехово-Зуева, г.о. Королёв и Ивантеевка, значительную часть Орехово-Зуевского, части Пушкинского и Раменского р-нов Подмосковья. В 1929 г. уезд был упразднён, г. Богородск был переименован в г. Ногинск.




4


Стан – полицейско-административный округ из нескольких волостей. (Прим. ред.).




5


Станово?й при?став – полицейское должностное лицо в Российской империи, возглавляющее стан – полицейско-административный округ из нескольких волостей. Должность учреждена в 1837 г.




6


Запонорье – деревня в Орехово-Зуевском р-не Московской области. Входит в состав сельского поселения Давыдовское. Расположена на реке Понорь. Население – 134 чел. (2010). Впервые упоминается в 1587 году.




7


Исправник – глава полиции в уезде в Российской империи, подчиненный губернатору. Должность эта была учреждена Екатериной II и до упразднения в 1862 г. земских судов была выборной от дворянства.




8


Волостной старшина – выборное старшее должностное лицо волости, административной единицы крестьянского самоуправления в Российской империи. Волостной старшина избирался волостным сходом, на срок не более трёх лет.




9


Поярковая шерсть – шерсть, получаемая при стрижке молодняка овец в возрасте 5-7 мес. От шерсти взрослых овец П. ш. грубошёрстных и полугрубошёрстных пород отличается лучшими технологическими свойствами (большим блеском, лучшей уравнённостью).




10


Плакат – (нем.). 1) плакатный паспорт. Вид на жительство, выдаваемый из уездного казначейства податному сословию, для отлучек из постоянного места жительства.




11


Особые права и преимущества почётного гражданина заключались в свободе от рекрутской повинности, от подушного оклада, от телесного наказания, в праве именоваться во всех актах почётным гражданством, а также участвовать в выборах по недвижимой в городе собственности и быть избираемыми в городские общественные должности.




12


Казинет – старинная плотная бумажная или полушерстяная ткань для верхней одежды.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения